Битвы по средам
Шрифт:
Данни оказался прав. Бежать «в темпе» — значит быстро. Очень быстро.
Не берусь сказать, сколько раз тренер Кватрини произнёс слово «быстрее», но если слова умирают от частого употребления, это как раз тот случай. Он обрёк слово «быстрее» на смерть, истерзал его, как враги — Юлия Цезаря. Ещё и приговаривал: «В десять раз быстрее! Ускоряйся! Поднажми!» И давал нам нелестные характеристики, прямо не в бровь, а в глаз: «Сонные тетери! Черепахи! Улитки брюхоногие!» Думаю, роль Калибана в спектакле «Буря» ему подошла бы как нельзя лучше.
Когда мы наконец финишировали и, перегнувшись пополам, уперев руки в колени,
Все жабы, гады, чары Сикораксы!
Но это ещё не всё, странности впереди!
В голове у меня чётко прозвучало: отборочный кросс — через неделю. На мартовские иды.
Не успел я осознать, о чём, собственно, думаю, как тренер произнёс:
— Отборочный кросс ровно через неделю. И тогда придётся бежать! Бежать, а не ползать, сонные мухи!!!
Эй, я и вправду пророк? Где-то глубоко в душе? Во всяком случае, если речь идёт о мартовских идах…
Я тренировался все выходные. Не потому, что боялся, что тренер Кватрини опять обзовёт меня сонной мухой. Я боялся с непривычки сдохнуть на отборочном кроссе. Ведь в пятницу я уже едва не сдох, а бежать-то придётся намного быстрее. Поэтому в субботу я пробежал пять километров, а в воскресенье — шесть с половиной. Хотя в выходные положено отдыхать.
Но я бегал. На то имелась ещё одна веская причина.
Отец жутко рассердился на сестру. А значит, заодно и на всех домочадцев. Поэтому лучше бегать, выжигая лёгкие стылым мартовским воздухом, чем слушать, как отец выжигает своими криками весь кислород в доме — так что там вообще дышать нельзя.
Я, кстати, ничем не провинился, так что орать на меня совершенно не за что.
А рассердился он на сестру, потому что из-за контракта с Камильской средней школой работы у него в конторе сильно прибавилось и ему понадобился сотрудник — на вторую половину дня и на субботнее утро. Отец на самом деле никого нанимать не хотел, ведь человеку надо зарплату платить, и решил, что сестра вполне способна поработать секретарём за один доллар и тридцать пять центов в час. Пообещал платить чистыми, то есть не вычитать из этих денег налоги.
Объявил он о своём решении в пятницу за ужином.
— Не смогу, — ответила сестра, раскладывая по нашим тарелкам бобы. Свою тарелку она пропустила.
— Разумеется, сможешь! — воскликнул отец. — Тебе как раз пора начинать трудовую деятельность.
— Я уже начала.
Все мы уставились на неё с большим удивлением.
— Интересно, где? — завёлся отец.
— В группе поддержки Роберта Кеннеди. Готовимся к выборам.
— Ты работаешь на Бобби Кеннеди?
— Мистер Гольдман разрешил нам собираться в пекарне, в задней комнате.
— Бобби Кеннеди? — повторил отец с раздражением. — Ещё один никчёмный сынок из этой миллиардерской семейки? Да он за всю жизнь палец о палец не ударил!
— Роберт Кеннеди остановит войну и положит конец дискриминации, которая расколола страну. Он уберёт из правительства пузатых стариков, которые желают контролировать всё на свете.
Отец — совсем не пузатый и пока ещё не старик — видимо, представил себя на их месте и обиделся за правительство. Голос его зазвучал заметно громче:
— Может, ещё на этого поработаешь, как его? На Мартина Лютера Кинга?
— Может, и поработаю. Только он и Кеннеди переживают за страну. А страна вот-вот взорвётся.
— Он же коммунист!
— Ты прямо аналитик! Кинг возглавил забастовку мусорщиков — значит, он коммунист? Железная логика!
— Разговор окончен, — отрезал отец. — В понедельник выходишь на работу.
Догадываетесь, что тут началось? Мы-то с мамой молчали, но до десерта в тот вечер дело так и не дошло. Вот поэтому я и придумал себе занятие на субботу и воскресенье: наматывал километры по пересечённой местности.
Хотя ничем не провинился.
Не скажу, что мне совсем плевать на политику. На самом деле я рад, что Бобби Кеннеди всё-таки решил баллотироваться в президенты. Жуть как надоели морды Линдона Джонсона и его увешанных медалями генералов. Они вещают из ящика о победоносной войне и отступающих врагах, которые того и гляди сдадутся, а в это время во Вьетнаме происходит совсем другое! Телеканал Си-би-эс честно показывает фото американских солдат, которые бредут по колено в воде по рисовым полям, держа автоматы над головой, или вытаскивают с поля боя раненых товарищей с запёкшейся на лицах кровью, или сидят в окопах, зажимая руками уши, потому что Кхесань непрерывно бомбят. Посмотришь телевизор пару раз, и сразу хочется, чтобы кто-нибудь сказал наконец правду. Может, этот Бобби Кеннеди как раз такой человек?
Коли так, пусть он и станет у нас президентом. Буду только рад.
Так что я тоже спорил с отцом. Хоть и молча.
В понедельник на уроке физкультуры тренер Кватрини заставил нас пробежать пять километров «в темпе». Знаете, это много. На исходе третьего километра, особенно когда тебя всё время понукают бежать быстрее и обзывают «брюхоногой улиткой», поневоле задумаешься, стоит ли жить на свете. Впереди ещё четыре круга по стадиону, в глазах темно, воздух разрежённый, пальцы рук немеют, ноги как колоды, а в боку что-то — наверно, печень — нестерпимо болит и того и гляди лопнет. Но это ещё не самое худшее. Потому что лёгкие высохли и растрескались, как земля в пустыне: не вздохнуть, не охнуть. Мысль одна: получится сделать ещё один вдох, или этот последний?
После финиша тренер Кватрини сообщил:
— В пятницу побежите восемь.
Восемь километров! На мартовские иды!
В среду миссис Бейкер спросила, как идёт моя подготовка к кроссу.
— Смерть придёт в свой час урочный, — ответил я. — Это неизбежно.
Миссис Бейкер улыбнулась.
— Вы что же, рассчитываете принять смерть на отборочном забеге, мистер Вудвуд?
— Сами знаете, что случилось с Юлием Цезарем в аккурат на мартовские иды, — мрачно сказал я. — Но это цветочки по сравнению с отборочным кроссом.