Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
Именно потому следовало срочно ободрить ее, обнадежить, заверить, что Русь начеку, и, разумеется, предоставить как Марии Владимировне, так и шведам наглядные доказательства. Ими должны послужить не только гетман и Сапега, но и сотня польских знамен. Нет, на самом-то деле их оказалось гораздо больше. У поляков же что ни шляхтич из числа товарищей, так со своим знаменем с соответствующим гербом. Мои гвардейцы притащили мне около сотни после побоища под Оденпе, да еще чуть ли не полторы взяли под Юрьевом. Думается, приплюсовав к ним те, что сгорели, всего их было, наверное, не меньше полутысячи. Словом, часть из них я забраковал по причине неказистости, а оставшиеся двести двадцать решил использовать для двух парадов победы — в Москве и Колывани. Столица Руси немного побольше — ей десять дюжин, Колывани хватит и сотни. Но зато Мария Владимировна сможет насладиться лицезрением двух поверженных полководцев.
Однако вначале следовало разговорить Ходкевича, продолжавшего упорно молчать. Срок был небольшой, всего четверо суток, за которые мы одолели почти двести верст до Колывани, но я успел, уложился. Главное, не торопить человека. И пока он в первый день нашего совместного путешествия тяжко вздыхал, угрюмо сопел и скорбно кряхтел, я вообще к нему не приставал. Разве изредка, отпив из своей фляги душистого медку, предлагал ему за компанию, да и то безмолвно, просто протягивал, и все. Однако когда он сердито тряс головой, отвергая угощение, я не настаивал. Была бы честь предложена, и, пожав плечами, убирал ее обратно, но так, чтоб при желании гетман мог дотянуться сам. И вновь игра в молчанку.
Впервые он раскрыл рот после полудня второго дня, когда я решил, что пора приступать к обработке гетмана. А началась она с тревожного сообщения гвардейца, подскакавшего к нашей карете и испросившего дозволения взять лекарку для пана Самуила Корецкого. Ходкевич встрепенулся, принявшись ерзать на своем сиденье, и минут через десять, не выдержав, спросил, что с ним. Понятное дело, родной внук, вот и обуяла тревога. Я пообещал, что узнаю, остановил карету, вышел и подался в хвост нашей колонны.
Разумеется, с внуком все было в порядке и молодой двадцатилетний княжич, получивший небольшое ранение в руку, чувствовал себя нормально. Об этом я и сказал по возвращении, но тон был такой, что гетман решил, будто я от него скрываю плохую новость, и попросил свидания с ним. Я позволил. Вернулся он, удовлетворенный увиденным, но на обратном пути споткнулся — подвела раненая нога — и кубарем полетел на землю. Полностью предотвратить его падение мне не удалось — здоровый, чертяка, пудов пять, не меньше, — но, если б не моя помощь, Ходкевич непременно напоролся бы грудью на здоровенный сук, торчавший из земли, а так приземлился вместе со мной и чуть в стороне от него.
— Вот уж никогда бы не подумал, что окажусь обязан жизнью лютым врагам своего отечества, — пробормотал он себе под нос, поднимаясь с моей помощью с порыжелой прошлогодней хвои и зло пиная сук ногой. — А впрочем, оно закономерно. Финал моего позора, — пессимистически подытожил он, морщась и потирая раненую ногу.
— Напрасно пан Ходкевич столь уничижительно говорит о себе. Ты, гетман, и это подтвердит любой участник сражения, дрался как лев, — возразил я.
— Если я дрался как лев, то кем был князь Мак-Альпин, одолевший меня? — усмехнулся гетман, не торопясь залезать в карету.
— Лисицей, — улыбнулся я. — Обычной лисицей, которой иногда удается перехитрить могучего льва. Ведь у нее нет иного способа одолеть его. Именно потому я и запретил своим лисятам приближаться к льву, чтоб, не дай бог, не попали под его царственную лапу.
— Ну уж и лапу, — хмуро проворчал он.
— Именно так. Как гетман умеет драться на саблях, известно всем и у нас на Руси. Я слыхал, что ты можешь стоять под дождем и остаться сухим, отбивая двумя клинками капли, летящие сверху.
— Это чересчур, — крякнул он, но остался польщенным настолько, что впервые легкая тень улыбки скользнула по его губам.
— Возможно, — охотно согласился я, пытаясь развить первый успех. — Но иное точно неоспоримо — кому-либо тягаться с тобой в мастерстве столь же глупо, как пытаться сдвинуть плечом гору. А я всегда стремился свести риск до минимума как для своих людей, так и для себя самого, пускай и не совсем рыцарскими методами. Впрочем, в войне хороши все средства, кои ведут к победе над врагом.
— Откровенно, — оценил он мою прямоту. — Грубовато, но…
— А война вообще дело грубое, — подхватил я и рассказал про деревни и в каком состоянии я их застал, после того как там побывали ляхи с казаками.
Ходкевич крякнул и, отвернувшись, полез в карету, но забраться в нее без посторонней помощи у него не получалось, — видно, ноге досталось здорово. Однако я стоял рядом, подсобил и, глядя на темное пятно, проступившее на штанах гетмана, вызвал Резвану. Разговор мы продолжили после смены повязки.
— Оправдываться не стану, — несколько смущенно буркнул он. — Вина, разумеется, на мне, как на гетмане, но я прошу меня понять. Это же не войско — сброд любителей легкой наживы. Про казаков вообще молчу — те и вовсе людишки подлые.
— Согласен, — кивнул я и, норовя закрепить успех, плеснув себе из фляги в небольшую стопку, провозгласил, невольно пародируя генерала Михалыча из известной кинокомедии: — Ну, тогда за взаимопонимание! — И протянул саму флягу Ходкевичу, посоветовав, кивая на раненую ногу: — Авось болеть меньше будет.
Тот помедлил, но все-таки принял ее из моих рук и ненадолго приложился к ней. Но, перестав пить, обратно мне ее не передал, оставив у себя, и через минуту мимоходом приложился вторично. А еще через пару минут отхлебнул и в третий, причем припал надолго.
«Кажется, контакт налаживается», — сделал я вывод.
Цель моя была проста, аналогичная той, что и с Сапегой. Резко отличалась лишь тактика, поскольку гетман сам, насколько мне известно, являлся противником войны с Русью. Пошел же он в этот поход, как я выяснил позже, из-за обещаний короля выплатить жалованье за несколько прошлых лет его войску.
Да-да, демократия сыграла для Речи Посполитой весьма плохую роль, ибо для опытных, бывалых воинов Ходкевича, одержавших столь блистательные победы над шведами, денег в казне не находилось который год. Что-то гетман выплачивал из собственного кармана, даже залез в долги, но он был не настолько богат, как Радзивилл или Сапеги, а потому полностью компенсировать невыплаченное жалованье своим наемникам не мог при всем желании. И, будучи человеком слова (обещал-то он им выплатить от своего имени, доверившись королю, а военные в этом отношении всегда выгодно отличались от политиков), пошел на эту авантюру. Впрочем, как знать. Скорее всего, она увенчалась бы успехом, если б я вовремя не подоспел.