Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
— Ежели по евоным расчетам, то бишь по триста да по пятьсот, то сорок шесть тысяч и сто рублев, — скорбным голосом доложил Меньшой-Булгаков и вновь с безмолвным упреком воззрился на меня.
— А меньше выделять никак. Одни кони стоят не менее ста пятидесяти — двухсот злотых, а то и все триста, — встрял Мнишек. — Я и без того ужал расходы как мог.
Нагой недовольно крякнул, Мстиславский поморщился, Романов нахмурился. Понятно, хоть и срезали чуть ли не сотню тысяч, но все равно получалось, что придется выделять на них три четверти полученного от Марии Владимировны. Но придется ли? И я продолжил наглядный урок экономии государственных средств.
— Что касается коней, то нам лучше послушать главного дьяка Конюшенного приказа. — Я махнул рукой Дубцу и обратился к опешившему Нагому: — Ты прости, Михаил Федорович. Я его через твою голову озадачил. Не захотел тебя утруждать такой малостью, потому и не стал тревожить.
Вошедший дьяк Кашкаров бодро отрапортовал, что всех ляхов можно удоволить конями из царских конюшен.
— Ныне ногайцы в дар государю поднесли не менее двух табунов, каждый в тысячу голов, да и без них тысчонок восемь имелось. Есть выбор.
— Татарская лошадь благородному шляхтичу невместна, — гордо отказался Мнишек.
— Известно, турские аргамаки глазу куда приятнее, — согласился Кашкаров. — Токмо я их видал под седлом у одних послов, да у князя Вишневецкого, да у тебя, пан боярин, да еще у десятка-другого, не более. Но они у вас и ныне есть — никто их не отбирал.
— Вот и хорошо, что не отбирали. Вычеркните-ка, господа дьяки, из списка расходов затраты на лошадок, — указал я обоим счетоводам, Меньшому-Булгакову и Осипову, заодно посоветовав: — Да остаток считать не торопитесь. Мы еще дьяка Постельного приказа Ивана Шапкина не выслушали.
Тот, сообщив о наличии в его приказе достаточного количества тканей, чтоб одеть всех нуждающихся, на всякий случай даже перечислил названия. Оказалось, одних шелковых имеется более десяти видов, да столько же каких-то восточных и вдвое больше шерстяных из Европы.
— Вот и следующий расход долой, — радостно улыбнулся я и вновь весело подмигнул Меньшому-Булгакову, ошарашенно глядевшему на меня и не знающему, что думать.
— А… пошив? — спохватился Мнишек.
— Ну они же не голыми ходят, приодели их товарищи, — напомнил я. — А этим товарищам мы и выдадим ткани в качестве компенсации. Захотят — и их страждущим отдадут, а нет — пускай себе оставят. — И перешел к следующему вопросу. — Итак, нам осталось последнее. Ну-ка, ну-ка, послушаем дьяка приказа Большого дворца…
Василий Нелюбов вид имел важный, да и животик успел нарастить — впору иным боярам позавидовать. С трудом склонившись перед нами в поклоне, отчего лицо в момент раскраснелось, он без околичностей заявил:
— Касаемо снеди в дорогу да закупки пропитания в пути, тут с таким гаком цены указаны, что… — И Нелюбов, не найдя нужных слов, развел руками.
— Они шляхтичи — благородная кровь! — озлился Мнишек.
— Так что с того?! — простодушно возразил тот. — Пузо-то у них все равно одно, и про запас его не набьешь. Нет, ежели кажный день с самого утра пировати да проезжать не более десятка верст, как раз хватит, да и то лихва останется… А ежели мне веры нетути, извольте дьяков моих выслушать — они все до полушки сочли.
Он повернулся, властно кивнул, и вперед выступили его дьяки, представляющие один — Сытенный двор, другой — Житный, третий — Хлебенный, Коровий, Кормовую избу… Словом, по всем направлениям. Но цифрами они забрасывали нас недолго — ясновельможный пан угрюмо махнул рукой, остановив их, и поучительно заметил членам Опекунского совета, но глядя на меня:
— Не следует забывать, что русские блюда шляхте претят. Здесь приправляют столь горьким маслом и так нечисто стряпают, что ничего нельзя кушать. А кроме того, разве можно равнять шляхту с хлопами, кои всю зиму перебиваются капустой да огурцами, редькой да репой, и…
— А шляхтичи у тебя язычники или христиане? — осведомился я, устав от выкаблучиваний Мнишка, которые мне порядком надоели.
Тот опешил.
— А при чем тут… — начал он, но я бесцеремонно перебил:
— Да при том, что ныне на дворе Великий пост, как у нас, так и у латинян.
— Дак ежели они токмо постное вкушать станут, тогда и двадцатой доли из указанного серебра за глаза, — встрял второй счетовод-дьяк.
— Ну и чудесно, — кивнул я. — Итак, мясо, яйца и молочное убираем, и можно считать. Только, чур, не скупиться ни на репу, ни на редьку, ни на огурцы. Пусть вдоволь едят. Да не забудьте отнять стоимость того, что им дадут с собой из московских кладовых.
— А на сколь седмиц рассчитывать? — осведомился Булгаков.
— Сочти, сколь до рубежей верст, да раздели на… полсотни, — после некоторого раздумья предложил я. — Вот тебе и количество дней в пути.
— Полсотни верст слишком много, — проворчал Мнишек. — Десяток, не больше.
Ну никак не желал смириться ясновельможный, что деньги уплывают у него сквозь пальцы.
— Ну какой десяток, — укоризненно заметил я, процитировав его самого: — Они же шляхтичи, благородная кровь, а не бабы брюхатые. Нет, полсотни, не меньше.
— Ну хотя бы пускай удвоят цены, — взмолился Мнишек. — Хлопы в деревнях, видя, что перед ними иноземцы, всегда норовят содрать втридорога.
Дьяки вновь выжидающе уставились на меня — удваивать или нет.
«Еще чего, перебьются», — закусил я удила и заявил:
— Ничего удваивать не станем, а поступим проще, отрядив с ляхами для закупок в пути по подьячему из разных изб приказа Большого дворца. Опекунский совет не возражает?
Бояре важно закивали, я удовлетворенно кивнул и распорядился:
— Все. Теперь считайте.
— Погодите! — отчаянно выпалил ясновельможный. — А далее-то им как? Иным недалече, но кое-кому добираться аж до Варшавы с Краковом. Неужто мы так и бросим их?!
— Припасов с собой на дорогу дадим, — встрял дьяк Кормовой избы.
— Точно! — просиял я и благодарно улыбнулся дьяку.
— И все?!
— Ну хорошо, — устало отмахнулся я, довольный, что решили основное. — Тем, кому далеко ехать, выдадим по… алтыну.
— Как?! Три гроша?! Хотя бы по тридцать злотых, никак не меньше.