Битвы за корону. Три Федора

Елманов Валерий Иванович

Грехов у меня отыскали предостаточно: я и Мнишковну с царицей оставил в Вардейке, и охраны им мало выделил, и серебро нужно было забрать все, а теперь поди сыщи столько денег для выкупа, и….

Словом, нашли в чем обвинить. Но больше всего, на мой взгляд, их бесило мое наплевательское отношение к их чинам, титулам и отечеству: каждый был назначен воеводствовать над небольшими участками стен – от башни до башни и только. Правда, до конца я унижать их не стал, никого над ними не поставив – пусть все напрямую подчиняются мне. Мороки куда больше, зато при таком раскладе не будет отказов.

Помалкивал же я потому, что мысли мои были заняты совершенно иным: все ли учел, нигде ничего не забыл. А кроме того я считал, что и впрямь отчасти виноват в их пленении.

Кстати, уверен, что произошел наезд по наущению Романова. По всей видимости, Федор Никитич хотел продемонстрировать мне свою нынешнюю лояльность, ибо когда народ разошелся не на шутку, он неоднократно вставлял что-то примирительное, добродушно улыбаясь мне. Не иначе, как боярин собирался взять слово под конец, представ во всей красе моего защитника.

Хотел, но не успел – пришел Годунов. Появился он на заседании намного позже обычного и свой ушат грязи я к тому времени давно получил, даже не один, а много больше. Более того, поначалу, когда он вошел, натиск усилился. Орали на меня одновременно, не слушая друг друга. Причина проста: желание выказать себя перед государем, ибо каждый хорошо помнил о моей недавней, месяца не прошло, травле, а некоторые из думцев, входивших в Малый совет, и самолично в ней поучаствовали, вот и решили, что все повторяется заново.

Однако Федор, поначалу оторопев от увиденного и услышанного, на сей раз молчал недолго. Спустя пару минут он взорвался и столь рьяно ринулся меня защищать, что я едва-едва успел удержать его от принятия самых кардинальных мер. Да и то прислушался он ко мне не сразу, а лишь когда я процитировал его собственные слова: «Не время для распрей».

Одно плохо – он никак не хотел отпускать меня одного к своим гвардейцам. Мол, худо у него на душе, а при виде меня страх за Марину Юрьевну, ну и за Ксению, проходит. Пришлось напомнить о той куче дел, про которые я говорил ему вчера, а для верности срочно придумать паручку дополнительных. Мол, коли едем к мусульманам, было бы неплохо выяснить у них основные нюансы касаемо их веры. Сдается, если Годунов блеснет своими познаниями перед Кызы-Гиреем, отношение к нам со стороны татар будет куда лучше.

Попутно выдернул из числа собранных купцов-мусульман и одного для себя. Припомнилось мне кое-какая ночь, негогда упомянутая дядькой, вот и хотел аккуратно выяснить о ней некоторые подробности. Сахиб, как звали купца, мое любопытство удовлетворил полностью. Осталось подогнать дату, названную им, к христианскому календарю. В этом мне помог, по счастью, не спрашивая, для чего вдруг оно понадобилось, отец Исайя.

Солнце уже стояло в зените, когда я наконец-то попал в Скородом. Впрочем, сотники без меня времени даром не теряли, успев поутру потренироваться, да и вчерашнее занятие принесло свои плоды. Гвардейцы с пушкарями действовали хоть и не совсем согласованно, но улучшения были налицо. А у телохранителей со спецназовцами вообще получалось отлично.

Сводной репетицией с участием всех, я решил заняться ближе к вечеру, дав людям поспать. Сам за это время еще раз прогулялся в Кремль к Годунову, договорился об организации небольшого застолья для татарской сотни охраны, а заодно забрал у Устюгова большую половину изготовленных плащей-накидок. Остальные, как он клятвенно заверил меня, непременно будут готовы к вечеру.

Ну и в Воскресенский монастырь заглянул. Надо ж попрощаться с тещей, чтоб соблюсти видимость. Та была мрачна, сурова, лицо зареванное, глаза красные, воспаленные. Крестила и благословляла меня как-то автоматически, машинально, думая о чем-то ином. Но когда стала напутствовать меня, вгляделась в мое лицо, охнула и, испуганно прижав руку ко рту, отшатнулась. Кое-как добравшись до стула, причем все время пятясь и ни на миг не сводя с меня глаз, Мария Григорьевна плюхнулась на него и обличительно протянула:

– А ить ты удумал чегой-то, – едва я открыл рот, чтоб отпереться от всего, она замахала на меня руками. – И не лги, не лги ради бога! Я ж по очам твоим зрю. Федя-то ведает ли? – Я чуть помедлив, еле заметно покачал головой. – И правильно. Не надо ему ничего сказывать, – неожиданно одобрила она. – Я и сама тебя ни о чем вопрошать не стану, токмо об одном молю: убереги его. И Ксюшу, девоньку мою, не дай на растерзанье басурманину, – и она как-то жалостливо, по-старушечьи всхлипнула.

«Не зря в народе рассказывают про материнское сердце. И впрямь оно подчас такое чует, что и….», – думал я, спеша в Скородом.

Завершающая тренировка прошла хорошо. Не иначе как количество перешло в качество. А может, сказалось и мое присутствие, ибо никому не хотелось выглядеть перед князем неумехой. Я и сам участвовал в действе на равных со всеми, не раз и не два совершая броски в ноги Одинца, изображавшего хана, и валя его вместе с Годуновым – Емелей на траву. И хотя я был придирчив, стараясь думать за врага, и то и дело подкидывал разные хитрые вводные, особенно телохранителям со спецназом касаемо численности сопровождающих хана людей, но народ отлично ориентировался и соображал влет.

Закончили мы засветло, но солнце успело зайти за горизонт. К тому времени я еле передвигал ноги, а в голове осталось только одно желание: скорее бы все кончилось. Но требовалось подкрепить энтузиазм, подпитав его, чтоб хватило до завтрашнего вечера. И я, собрав людей в каре подле маленькой деревянной церквушки Ильи-пророка, толкнул им речугу, расписав, что за былины начнут слагать об их завтрашнем подвиге, какого не бывало в веках. Много я чего им наговорил, пытаясь вселить в застывший передо мной строй уверенность в грядущей победе.

Кажется, прониклись, осознали и даже, судя по гордо вскинутым головам, возгордились. Значит порядок. Можно и заканчивать. Правда, остался финал. Что бы такого сказать напоследок?

Я внимательно обвел взглядом стоящих. Гвардейцы смотрели на меня преданно, с верой. В голове невольно мелькнуло: «А сколько из них к завтрашнему вечеру глядеть уже никогда не будут? Не на меня – вообще».

Я стиснул зубы, упрекнув себя, что становлюсь излишне сентиментален, а сейчас надо быть…. Каким? Ответа я найти не успел – кто-то из дальних рядов ахнул: