Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Через час-два подействует, – предупредила она меня.
Окончательно Сефер расслабился после второй чарки и… принялся утешать сумрачного Федора. Правда, успокаивал он его своеобразно, расписывая прелести Бахчисарая и роскошные покои… ханского гарема, включая супер-пупер баню Сары-Гюзель, что в переводе означает Желтая красавица.
Дескать, Сефер и сам видел бани на Руси, но сравнения с Желтой красавицей они не выдерживают. В последней не просто нет никакого дыма внутри, но подаваемый снизу горячий воздух обогревает пол, а вода подается по специальным свинцовым трубам, отдельно горячая и отдельно – холодная. И сестра Годунова при желании может посещать ее хоть каждый день. Да и вообще жизнь у нее будет сказочная, сплошные развлечения…
Федор уныло кивал, натужно улыбался, но в душе у него, как я понимал, продолжали скрести кошки. Признаться, мне описание бани тоже настроения не улучшило. Как бы не напротив. Да и насчет сплошных развлечений имелись сомнения.
…Для них унылой чередой
Дни, месяцы, лета проходят
И неприметно за собой
И младость и любовь уводят… [46]
Конечно, наш классик никогда не бывал в гаремах, но этим строкам про несчастных затворниц крымского хана я все равно доверял куда больше.
46
А.С. Пушкин «Бахчисарайский фонтан».
«А впрочем, злиться ни к чему, – напомнил я себе. – Коль все пройдет удачно, Ксении там не бывать, а если нет, то я о ее пребывании в гареме грустить не смогу – у покойников эмоции отсутствуют». И я вновь заулыбался Сеферу, продолжавшему с жаром расписывать все прелести ханской резиденции.
Успевал я между делом время от времени искоса поглядывать то в сторону площади, то в сторону большого стола. Романов с Фаридом-мурзой продолжали руководить взвешиванием золота. Причем Федор Никитич, заранее проинструктированный мной, периодически брал в руки то горсть золотых монет, неспешно пересыпая ее между ладонями, то любовался каким-нибудь золотым изделием. Стоящие подле большого стола славные татарские джигиты бурно веселились, но тоже в рамках приличий.
Словом, и там и там все было в порядке. Однако мало ли, контроль не помешает. Тем более, ничего нового я от Сефера не услышал. Дело в том, что в своей, как я ее называю, первой жизни, то есть в двадцать первом веке, я и сам «посетил Бахчисарая в забвенье дремлющий дворец». И, между прочим, гид-экскурсовод рассказывала куда красочнее, нежели этот сопливый нуреддин.
А память у меня хорошая, я и сейчас, хотя миновало немало времени, мог бы разразиться получасовой лекцией об этом городе-саде. И о большой ханской мечети, которой пока нет, и о Соколиной башне, тоже выстроенной гораздо позже, и о знаменитом фонтане слез, построенном спустя полтораста лет по повелению хана Крым-Гирея в честь его любимой жены Диляры, отравленной соперницей. Даже мавзолей могу описать, воздвигнутый над ее усыпальницей, заодно рассказав и о надгробиях над могилами других ханов, покоящихся там. Впрочем, они как раз особого описания не заслуживают. Почти все какие-то стандартные, мало чем отличимые друг от друга, выглядящие эдакими пыльными и скучными, словно вышли из мастерской гробовых дел мастера Безенчука. Разве у дедушки Сефера, Девлет-Гирея, усыпальница крутая: цельный мавзолей отгрохан, а остальные….
Кстати, помнится, и Кызы-Гирей тоже там похоронен. Вот интересно, как бы воспринял Сефер, если б я стал ему рассказывать о надгробии над телом его папашки? Наверное, решил бы, что я сбрендил, а я и впрямь его видел. Помнится, по торцам там располагались две стелы, украшенные резьбой, а головная почему-то венчалась чалмой.
«…Стоп! – остановил я поток собственных воспоминаний. – А ведь экскурсовод что-то говорила по поводу смерти Кызы. Ну да, точно говорила, когда мы стояли подле его могилы. Помнится, и дату называла, и причину. Правда, она быстро повела нас дальше, к мавзолею той самой Диляры, но ведь было, было, надо только вспомнить. Главное, и смерть-то какая-то необычная: неожиданная, но не боевая и не от яда….»
Я задумчиво потер лоб. Помнится, она каким-то образом связана с его отцом Девлетом…. Или нет, не связана – похожа…. Мне не хватило совсем немного времени – помешал Сефер, о чем-то спросивший меня. Язык у ханского сына явно заплетался. Мда-а, навряд ли Кызы-Гирей возрадуется, увидев его пьяным. Чего доброго решит, что мы напоили его с тайным умыслом, дабы учинить насмешку. Опять же может и слуг своих послать, чтоб с коня сняли, а лишние люди со стороны татар во время захвата хана мне ни к чему – помеха.
Ладно, позже вспомню, а сейчас займусь более неотложными делами….
Сефер в это время как раз потянулся за очередным куском баранины, придирчиво выбирая самый симпатичный, и я успел в двух словах пояснить Годунову, что сейчас скажу ему, дабы это не оказалось для него неожиданностью. Едва сопливый нуреддин запихал в рот очередной кусман, бесцеремонно вытирая руку о нарядную скатерть, как я, повернувшись к Федору и укоризненно качая головой, принялся цитировать, что на Руси говорят о падких до хмельного зелья.
– Негоже хозяину отставать от гостя, – заявил тот в свое оправдание, кивая на нуреддина.
– И впрямь негоже, – согласился я, и пока Годунов сделал вид, что приложился к кубку, склонившись к Сеферу, попросил его перестать пить, не то, боюсь, я не смогу довезти своего государя до его отца.
Тот понимающе кивнул, демонстративно вылил мед из кубка и, перевернув его вверх дном, с громким стуком поставил на стол и выжидающе уставился на Годунова. Тот развел руками и последовал его примеру. Правда, у него при этом ничего не вылилось. Выходит, не изображал, а пил на самом деле. Ну да, от таких рассказов о жизни в гареме и я бы запил.
Меж тем в дело вступили и мои гвардейцы, с натугой ворочая здоровенные сундуки. Получается, с золотом закончили и перешли на серебро. В принципе можно было бы обойтись вовсе без него, но тогда получалось слишком мало сундуков, а мне требовалось подогнать их число под шестьдесят – ровно столько, сколько изготовлено на Пушкарском дворе «органов» с «сороками». Опять же где это видано, чтоб выкуп, собранный со всех жителей города, состоял из одних золотых монет? Или народ так богат, что серебра у него не водится? Но и вместе с серебром казна уместилась в пятидесяти пяти сундуках – пришлось срочно забивать оставшиеся пять мехами.
Продолжая краем глаза наблюдать за большим столом и время от времени кивать Сеферу, я прикинул, что осталось от силы полчаса. И точно, мы едва успели поговорить про мудрость мусульман, в отличие от иудеев и христиан не давших богу никакого имени, и про иные их хорошие обычаи, вроде взимания с богатых десятины для бедных, как Фарид-мурза доложил Сеферу, что все приданое сосчитано и составило ровно триста тысяч. Сундуки им и русским боярином опечатаны, пора отправляться в гости к Кызы-Гирею, ибо хан их давно заждался.