Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
В иное время я перевел бы общий смысл сказанного ею куда быстрее, но перед глазами было окровавленное лицо Ксюши и все мысли заняты исключительно ранением царевны. Ранением и…. жертвой, которую я до сих пор не принес.
Я досадливо поморщился, прикидывая, чего от меня хочет настырная Мнишковна, а та продолжала умоляюще чирикать:
– Мам мдвощчи, мдвощи! [48]
Тупо уставившись на нее, я соображал, чего она от меня хочет. Наконец дошло, что она то ли сетует на плохое самочувствие, то ли делится своими переживаниями. Нашла время и место! У меня своих выше крыши, кто б убавил!
48
Я чувствую слабость, слабость (польск.).
Я кивнул:
– Сейчас придет лекарь и все сделает.
Наконец-то она спохватилась, на каком языке говорит, и перешла на русский:
– Мне нужен свежий воздух. Немедля, иначе….
– Опасно, – возразил я. – Вот подгонят….
Пояснить до конца я не успел – она закатила глаза и плюхнулась в обморок. В смысле, попыталась плюхнуться, но я успел перехватить ее в падении и взять на руки. Сделав пару шагов вперед, я крикнул боярышням, которые в точности, как и в соседнем шатре, сбились в тесную кучку у стены:
– Подушки!
Окрик не помог и я рявкнул громче, досадуя на бездарную потерю времени. Секунды настоящего неумолимо капают одна за другой, растворяясь в прошлом, а я все торчу тут, тогда как мне надлежит быть…. Как назло ни одна не шелохнулась. Скорее наоборот, они плотнее сбились в кучу, испуганно глядя на меня и тихонько подвывая.
– Подушки где? – как можно мягче спросил я.
Наконец до одной дошло. Она поднялась и испуганно поглядывая на меня, поплелась куда-то в сторону противоположной от нее стены шатра, пошатываясь на ходу. Пьяная что ли? Подушки она, правда, взяла, но дойти с ними до меня у нее не получилось. Сделав всего шаг, она охнула и… брякнулась прямо на них.
Ну елки-палки! И что мне, до морковкиного заговенья Мнишковну на руках держать. Нет, мне не тяжело, воробей – он и есть воробей, но…. Я уже решил было положить ее на ковер – вроде ничего, относительно чистый, но полог открылся и вовнутрь заглянул Дубец.
– Княже, колымаги подогнали, мы все три между шатрами поставили, – выпалил он. – Тока лекарь выходить не хочет. Залез под сиденье и ни в какую.
И здесь не слава богу!
– Выковырять! – зло рявкнул я.
– Так он мало того, что отбрыкивается, но еще и вопит, будто ты сам ему там лежать повелел.
А ведь действительно. Перед самым отъездом из Скородома я улучил минутку и, заглянув в карету, где сидел Арнольд Листелл, сказал ему сидеть тихо, чтобы ни творилось вокруг, а когда начнется стрельба, то забраться под сиденье и ждать вызова, но самому не высовываться.…
– А хошь и выковыряем, проку с того? – усомнился Дубец. – Он ить сам еле живой от страха. Да и воняет от него, спасу нет.
Та-ак, картина, знакомая мне по путешествию в псковских лесах. И тут меня осенило. Мнишковна же хотела свежего воздуха? Чудненько. Будет ей воздух. Да, с запашком, но если дверь настежь, то ничего страшного. Извини, дорогая, другого лекаря нет, а ждать, когда он подмоется и поменяет штаны, недосуг. А там, глядишь, и Листелл при виде пациентки побыстрее придет в себя, вспомнив о своем профессиональном долге. Словом, я распорядился придержать полог и открыть дверцу той кареты, где лекарь. Буркнув Листеллу, чтоб вылезал, я принялся торопливо пристраивать Марину на мягкие подушки. Получилось кое-как, ну и чёрт с нею, сойдет. Однако из-под сиденья ни гу-гу и я повторил свое требование. Никакой реакции. Ноль. Вот же проклятая английская вонючка! Пришлось заглянуть и предупредить:
– Или тотчас вылезешь, или пристрелю как собаку.
Помогло, и я принялся торопливо инструктировать перепуганного Арнольда, даже не дождавшись, чтоб тот вылез полностью. Мол, вначале вон туда, в шатер, где тебя дожидается раненая пациентка, а потом вернешься сюда, к царице. Заодно попросил его дать чего-нибудь для дезинфекции, показав рану на ладони, но тот испуганно уставился на нее, не произнеся ни слова, и я плюнул, махнув рукой. Пусть идет к Ксюше, а я и без него обойдусь. Спиртом, конечно, куда неприятнее, чем перекисью водорода или что там медики нынче используют в этих целях, но ничего, потерплю. Странно, рана совсем не болела, но когда Дубец плеснул на нее спиртом из фляжки, зажгло не на шутку. Я аж зашипел от боли. Не иначе как микробы в агонии ногами засучили.
Хоть здесь я постарался не терять лишних секунд и в то время, когда стременной бинтовал руку, я успел оценить обстановку. Подводы расставлены, крышки на сундуках откинуты, полусотня Аркуды заняла оборону. Значит, полный порядок, можно и к главным пленникам, тем более, что шум явно усилился. Эдакая мешанина из людских воплей, визгов, рева, периодической пальбы и лошадиного ржания. Полное впечатление, что кто-то вывез на природу лагерь для буйнопомешанных и сейчас они резвятся, выбравшись на волю. Причем с той стороны, откуда я прискакал, ревели значительно громче. Да и постреливали там куда чаще.
Ох, не к добру это.
В седло вскочить не успел – остановил Дубец, деликатно посоветовав… умыться, чтоб не пугать гвардейцев, которые непременно решат, будто татары угодили мне в лицо стрелой, эвон, в крови всё. Вот почему одна из боярышень Мнишковны рухнула в обморок, да и остальные на меня таращились, как на…. Понятно. Это, наверное, когда я у Ксюши в шатре пот со лба вытирал, ну и…
Пока умывался, бочком-бочком подобрался донельзя смущенный Вяха Засад.
– Совсем запамятовал доложить, – пробубнил он, глядя куда-то в сторону моего левого уха. – Пленных мы взяли двадцать семь басурман, помимо тех, что ты с людьми Федора Борисовича…, – он помедлил, и, виновато вздохнув, попросил. – Ты не серчай, княже, что мы к Ксении Борисовне не поспели.
Я молча отмахнулся, давая понять, что пустяки. На самом деле я так не считал, но его и вправду не винил. Помню я, как резво летел от ханского шатра этот козел. Не поспеть было Вяхе за ним угнаться. Ни ему, ни его людям. Значит, судьба. Да и обошлось вроде относительно благополучно….
Вернувшись, я поначалу обалдел, не найдя ни хана, ни его сыновей на том месте, где их оставил. Но затем дверца возка, стоящего подле телеги с порохом, распахнулась, и я облегченно вздохнул. Вон они где сидят.
Да и остальное осталось неизменным. Татары лютовали, носясь вокруг моих гвардейцев, но на приличном расстоянии, достаточно безопасном от выстрелов, и ближе не совались. Лишь самые буйные время от времени пытались лезть на рожон, но всякий раз следовал очередной меткий выстрел и не в меру отважный смельчак слетал с лошади. А порою, когда начинали наглеть особо сильно, подступая кучкой, вступали в дело пушкари, запуская в ход «орган» или «сороку».
Однако и радоваться особо нечему. Разве тому, что мы до сих пор живы-здоровы. Это немного утешало. Но надолго ли? Кольцо, созданное вокруг нас крымчаками, такое плотное, что идти на прорыв нет смысла – шансов пробиться к Скородому ни одного.