Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Ишь, как боярину власти захотелось, даже ва-банк решил пойти. Силен, ничего не скажешь.
– Грех тебе про государя нашего худое думать, – строго произнес я. – Ничего он не убег, а… провожал царевну Ксению Борисовну и Марину Юрьевну. Отвез ко мне в Вардейку и сразу обратно. Да вон он, сам погляди, – и я указал в сторону пристани, откуда, не усидев в струге, к нам направлялся Годунов, окруженный плотным кольцом телохранителей.
Щавель прищурился, вглядываясь, лицо его недоуменно вытянулось, но тут же расплылось в довольной улыбке.
– А и впрямь, – радостно протянул он.
– Лошади есть? – осведомился я.
– Как не быть, – выпалил он. – Вон аж цельный пяток у коновязи на случай чего привязаны.
– Считай, он наступил, – кивнул я. – Забираю. Дубец, седлай, а ты со своими людьми помоги ему, – велел я десятнику и, дождавшись, чтоб тот отошел, отдал распоряжение сотнику Гранчаку, оказавшемуся рядом. – Пошли своих людей оповестить: пушки на стенах Скородома не трогать. Наоборот, пускай снимают и с Китай-города, и с Белого, и катят к его стенам. Если спросят чье повеление, ответишь, верховного воеводы. А кто меня назначил, ты сам слышал.
Вообще-то риск имелся. Стены-то у Скородома деревянные. Если татарам удастся их поджечь, то город в одночасье лишится всей артиллерии. Но с другой стороны, с его падением неминуемо погибнет и вся остальная Москва. Читал я кое-что про московские пожары. Мало и вскользь, но суть отложилась четко: стоит татарам зажечь Скородом и огонь обязательно перекинется на остальные части города – деревянных домов повсюду хватает.
– И распорядись никому из них на Пожаре не показываться, – понизив голос, чтоб стрельцы ничего не услышали, добавил я Гранчаку. – В обход пусть идут. А ты, Вяха, – повернулся я к командиру спецназовцев Засаду, – возьми себе в помощь сотню Аркуды и займись близлежащими домами. Всех лошадей у хозяев временно забрать и сюда их. Федор Борисович, его телохранители и твои ребята должны выехать на Пожар конно, а остальные ладно, пусть пеше выступают, – и, оглянувшись на подошедшего Годунова, продолжил, обращаясь к нему. – Я сейчас отъеду, государь, проверю, о чем народец судачит. А пока гвардейцы лошадей реквизируют, займись составлением указа о моем назначении главным воеводой, чтоб все честь по чести. Печать-то с тобой? – Тот молча кивнул. – Вот и хорошо.
– А вторым воеводой Федора Никитича вписывать? – уточнил он.
Ну да, а третьим тогда самого сатану. Хотя нет, он уже вторым предложен. Ну тогда еще кого-нибудь из нечисти.
– Никого, – ответил я, пояснив: – Впишешь, а он возьмет и местничаться начнет, челом тебе бить станет насчет потерьки чести, вместо того, чтоб о деле думать. Лучше укажи, что помощников себе князь Мак-Альпин вправе набрать самостоятельно. Тогда, если кто-то откажется, я его должность, не теряя даром времени, предложу другому, и никаких проблем. Пойми, недосуг нам указы переписывать.
– А зачем переписывать?! Мы тогда их…., – начал было он, но осекся и махнул рукой, соглашаясь со мной.
Ну да, понял, что обычные меры, применяемые к строптивым воеводам – в цепях и под конвоем везти на место службы командовать полками, здесь не приемлемы. Не тот случай.
А для вящего успокоения Годунова я добавил, что Романову чин одного из своих товарищей предложу самым первым. Так получится даже лучше. Ну вроде как я ему сам руку дружбы протягиваю.
Федор сразу оживился и радостно закивал головой, соглашаясь. Ах ты ж, голубиная душа! Все примирить пытается. Неужто и Борис Федорович столь же прост был в его годы? Да нет, навряд ли. Помнится, по рассказам дяди Кости, он и в юные свои лета ухо востро держал, каждое словцо взвешивал, иначе не выжил бы. Во времена Ивана Грозного простаков подле трона не водилось – они все на плахе жизни заканчивали.
– А зачем тогда тебе грамотка? – это единственное, о чем он спросил. – Давай лучше я сам о твоем назначении объявлю.
Э-э, нет, дорогой. Вначале мне надо нейтрализовать твоего тайного конкурента, причем надежно, чтобы он впоследствии к делу спасения столицы никаким боком примазаться не смог. И проще всего это проделать в твое отсутствие. Но вслух, припомнив слова Щавеля, пояснил иначе. Мол, показываться на Пожаре до поры до времени государю не надо. И даже когда наберут нужное количество лошадок, пусть выезжает, но до поры до времени затаится где-нибудь поблизости.
– К примеру, на Варварке, – предложил я, но, вспомнив о палатах Романова, поправился. – Нет, лучше на Никольской. И так, чтоб вас со стороны Пожара никто не видел. На площади же появишься по моему сигналу, не раньше. А сигналом станут мои слова: «Государь Федор Борисович самолично на стену Скородома встать решил».
Годунов недоуменно уставился на меня, но я не стал ничего пояснять. Некогда, да и может не поверить. Ничего, авось когда услышит, о чем толкует Романов с народом, сам кое-что поймёт. Хотя как знать, хитер, боярин, ох, хитер, посему навряд ли станет в открытую поливать грязью своего конкурента. Разве меня, который, образно говоря, живая царская кольчуга. Да и не только поливать…. И я попросил Годунова выделить мне парочку телохранителей.
Учитывая, что официально я в опале и появлюсь перед народом всего с четырьмя гвардейцами, возможно всякое, особенно на площади. Конечно, Лапоток и Летяга, выделенные мне Федором, тоже мало что сделают, если Романов натравит на меня всю толпу. Против лома нет приема. Но это у боярина навряд ли получится. Да он и пытаться не станет. Умен, собака, понимает, слишком свежа память о моих победах. А вот если рискнет незаметно подмигнуть своим ратным холопам, то тут телохранители могут сгодиться, вовремя углядев опасность. Заодно и Годунов прочувствовал, насколько все серьезно – вон как глядел на меня перед отъездом.
Одно плохо. Как ни старался я думать по романовски, чтобы вычислить Федора Никитича, ничего не получалось. Нет, про власть все понятно, но чтобы водрузить на себя шапку Мономаха, надо вначале остаться в живых, следовательно, спасти Москву, а каким образом? Людей у него, считай, нет, денег для выкупа – тоже, и на что он рассчитывает? Однако как ни ломал голову, ответа так и не нашел.
Пока ехал, обратил внимание, на безлюдные улицы. Такое ощущение, что вымерла столица. Хотя что я, типун мне на язык! Не надо вымирать! Жить будем, гулять будем, на венчании царском моего ученика новенькими золотыми монетами осыпать, а потом на его свадьбе пьянствовать, да на моей, а далее и вовсе красота: медовый месяц с Ксюшей. Осталось хана отгнать… как-нибудь.
А вот и Сретенские ворота Китай-города. Караульные стрельцы меня сразу узнали, но взвыть от радости не успели – я вовремя приложил палец к губам и строго покачал головой. Стражники понимающе закивали, но взгляды у них остались недоуменными. Субординацию решился нарушить их старший по прозвищу Овес. Ухватив моего небольшого вороного конька под уздцы, он выпалил:
– Наш десяток тебя, княже, еще по зиме, егда мы Эстляндию брали, добре ведает, потому поведай нам правду. Тамо, – кивнул он в сторону Пожара, – кой-кто в горлатных шапках сказывает, что надо покорством дело решить, раз ратной силы нетути, а мы инако мыслим. Ежели бы татарин к нам того, мирком-ладком, тогда и нам с ним того, а коль он не того, так чего мы его того? Не след оно, княже, ей-ей, не след.