Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Неужто мыслишь на пару со своим ратником супротив сотни выстоять? – довольно крякнул он.
– Плохо считаешь, – поправил я его. – Ты приглядись, как народ от моего назначения ликует. Они ж тебя на клочки раздерут, – но, вспомнив обещание, даденное Годунову, миролюбиво продолжил: – Лучше иное скажи. Не желаешь ли в подручные ко мне пойти? – и, на всякий случай, чтоб он точно отказался, уточнил: – Вторым-то воеводой я к себе Михаила Богдановича Сабурова беру, а вот третьим мыслил тебя назначить…, – и вопрошающе уставился на боярина.
– Благодарствую, княже, – выдавил он натужно. – Токмо боюсь, помехой стану такому превеликому мужу, яко ты. Куда нам… до потомка шкоцких королей. Рылом не вышли.
– Да, рыло у тебя и впрямь того, – посочувствовал я. – Подгуляло, конечно. Ну да ладно, мне и такое сойдет. Так ты пойдешь?
– Ты, князь, никак вовсе из ума выжил, коль и вправду хошь на миг подумал, что я под твою руку встану!
– Опять не пойму, – пожал я плечами, – согласен ты или как? В последний раз предлагаю, ну?!
– Да я скорее в латинство перекрещусь, – прошипел он.
– Значит, нет, – удовлетворенно констатировал я, прикидывая, что с чистой совестью смогу сказать Федору о выполнении даденного ему обещания. Более того, предлагал, как и положено на Руси, аж три раза. А теперь следующий опрашиваемый, и я повернулся с аналогичным предложением к стоящему в шаге от Романова князю Репнину. Слышавший, о чем идет речь, он и договорить мне не дал. Презрительно фыркнул, он оборвал меня на полуслове и, скривившись, выдал:
– Не по чину мне таковское.
– И тебе не по чину? – повернулся я к князю Троекурову.
Тот надменно вскинул голову, не пожелав отвечать, и отвернулся.
– Извини, Иван Федорович. Промашку дал, – повинился я, съязвив: – Забыл, что ты у нас больше в утиральниках сведущ.
Намек на предоставление собственных волос в качестве полотенца оказался достаточно прозрачным и Троекуров, сердито покраснев, хотел что-то сказать в ответ, но я переключился на Ивана Кашу. Однако в дело вмешался его старший братец.
– Напрасно ты достойных людишек опрашиваешь, – выпалил Федор Никитич. – Токмо время зря теряешь. Никто из них к тебе не пойдет, даже ежели ты нам в ноги бухнешься. Нам честь родовая покамест дорога. Вон, – кивнул он на толпу, – голытьбой правь, а нами повелевать ты рожей покамест не вышел.
– Тогда и делать вам здесь нечего, – невозмутимо пожал я плечами и равнодушно указал в сторону лесенки, ведущей вниз с помоста.
Тот, чуть поколебавшись, направился к ней. Следом потянулись остальные. Вот и славно. От хорошего братца ума набраться, от худого братца сам рад отвязаться.
Народ, перестав ликовать, удивленно уставился на них. Я молчал, ожидая, пока последний сойдет с лесенки. Та-ак, и пусть чуток отойдут. Ага, Романов уже в десяти метрах от Царева места, да и самый последний из его прихлебателей не меньше чем в четырех. Кажется пора. Полная тишина на площади не наступила, но мой голос, особенно те, кто находился в первых рядах, услышали хорошо.
– Но коль вы не желаете стольный град вместе со мной и остальным народом защищать, то по крайней мере холопов своих ратных оставьте.
Романов остановился, обернулся, зло уставился на меня, но, не найдя нужных слов, молча махнул рукой и побрел дальше.
– Ну и ладно, без вас управлюсь, – громко крикнул я и широко развел руки в стороны. – Вон у меня сколько защитников осталось.
– Так они того?! – ахнул кто-то, а стоящий рядом добавил:
– Изменщики!
Толпа разом загудела, напоминая рой разъяренных пчел, еще не ринувшихся в атаку, но уже изготовившихся к ней.
Ох, как часто я впоследствии вспоминал этот момент, жалея, что не использовал его, дабы избавиться от этого козла. А ведь стоило мне сказать одно-единственное слово «Бей!» и….
Увы, я поступил иначе. Справедливо рассудив, что уходящие мне отныне не помеха, да и обещание я дал Федору, мне показалось, что разобраться с ними всегда успеется, а сейчас главное – настроить народ на оборону. К тому же и слово я себе дал – никакого подключения толпы. Хватит с меня последней разборки, когда я отдал на растерзание народу убийц-заговорщиков Дмитрия Ивановича. Слишком хорошо мне помнился старик, торжествующе демонстрирующий всем самолично откушенный у какого-то боярина кусок носа.
По счастью для Романова и иже с ним, люди сообразили, что можно почесать кулаки, слишком поздно и те скрылись в проеме Фроловских ворот.
– А кого ж ты тогда в товарищи себе изберешь? – с интересом уставился на меня какой-то рябой узколобый мужик.
Я улыбнулся.
– Свято место пусто не бывает. Это лошадку подходящую найти тяжело, а хомут для нее всегда сыщется, верно? К тому ж, я хоть и объявлен государем верховным воеводой, но все равно не самым главным.
– То исть как? – нахмурился сосед рябого в задрипанном фартуке. – А кто ж тогда?
– Как это кто?! – возмутился я. – Видали, люди добрые! Он еще спрашивает! Кто ж, как не сам Федор Борисович.
– Так он же утек…, – изумился тщедушный мужичонка с бегающими глазками.
– За таковские слова о государе рожу бьют, – упрекнул я.
Стоящий рядом с ним Семка Обетник, восприняв мои слова как сигнал к действию, развернувшись, ахнул его по уху. Вообще-то перебор, но я сам виноват. Пришлось согласно кивнуть и многозначительно поинтересоваться, есть ли еще желающие молвить худое слово о Федоре Борисовиче.