Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Рискованно, конечно. Решив, что Годунова больше нет, с Романова станется попытаться учинить надо мной расправу, но навряд ли так сразу. Да и в мрачном прогнозе пророчицы вроде ничего не говорилось о таком виде смерти для меня. Ну да, точно. Перечислялись острый кол, смертное зелье и жаркий костёр, а что меня порвут на клочки, ни слова.
Значит что? Вперед и с песней. Но для начала лучше отправить человечка к Годунову, чтоб поторопился. И через минуту я, оставшись с одним Летягой, решительно направился к площади.
Пока подъезжал к ней, успел выслушать часть выступления князя Горчакова, взявшего слово после боярина. Этот говорил, как и положено вояке, исключительно про оборону. Правда, дельного в его словах было маловато. План у Петра Ивановича хороший, но стандартный, а при отсутствии ратных людей нужно нечто особенное. На это ему и указал Романов. Мол, если б народу побольше – тогда да, подошло, а сейчас не годится. Я бы согласился с боярином, но далее его выводы мне не понравились: коли нет нужных сил, значит, абсолютное покорство для выгадывания времени. Словом, то, чем так возмутился десятник Овес.
Не понравился такой поворот не одному мне, но и Козьме Миничу, предложившему не теряя времени раздать оружие из государевых арсеналов простым горожанам. Это дело. Я и сам о том думал. Худо-бедно, но пару-тройку тысяч вооружить получится. И вообще, было бы желание драться, а выйти на стены можно и с багром (вместо копья), и с топором (вместо бердыша).
Так, так, а что скажет Романов? Но он не успел, ибо заметил меня и остолбенел, выпучив глаза и разинув рот. Странно, вроде не покойник перед ним, так чего ж он вытаращился на меня?
Глава 26. Кому оборонять Москву?
Заметив загадочное поведение боярина, остальные тоже принялись оборачиваться. Я и десяти метров не проехал, как толпа загудела. Ехать стало легче – все охотно расступались, давая дорогу. И смотрели на меня, не взирая на то, что говорил про моих людей Романов, ласково, с улыбкой. Да и выкрики их радовали. Если кратко, сводились они к одному: теперь им никакой татарин не страшен.
Однако, и репутация у меня. Жаль, что на сей раз мне ее нечем подкрепить. Но будем надеяться, что это явление временное.
Первым из стоящих на Царевом месте подал голос Горчаков.
– Здрав буди, княже. А где ж люди твои, что их не видать? Неужто татаровья побили, покамест ты сюда пробирался?
И опомнившийся боярин Романов следом:
– А государя-то, государя куды дел? Он же к тебе отправился.
Я в ответ ни слова. С обреченным видом махнул рукой в сторону Никольской и сокрушенно вздохнул. Хотел и шапку снять, но подумалось перебор получится. Разве попозже, а пока рано.
Логично решив, что я боюсь сообщить неприятную новость, Романов посуровел и, выждав паузу, возмущенно взревел:
– Так ты что ж, не уберег его?!
Люди в толпе сокрушенно охнули, взвыли, запричитали. Я вновь промолчал, неспешно подъехав к Лобному месту и тяжело поднимаясь на него.
– Чтой-то часто государи гибнуть стали, кои у тебя заступы просили, – с подозрением протянул боярин, оглядываясь на своих приспешников, стоящих позади.
Те дружно подхватили, разом загомонив и принявшись выкрикивать:
– То Дмитрий Иванович смертушку себе сыскал.
– Теперь Федор Борисович.
– А может он его сам… того?
– Известно, иноземец, а они завсегда супротив Руси.
– А не в сговоре ли он с крымским ханом?!
Но народ поддержать их не торопился. Гудел, бурлил, но продолжал терпеливо ждать моих пояснений.
– Где, говоришь, государь, – повторил я боярский вопрос и, пристально глядя на Романова, стащил с себя шапку.
– Да неужто?! – ахнул кто-то в первых рядах.
– Цыц ты! Погодь. Можа не того, – одернул его сосед, выжидающе уставившись на меня.
Я не торопился с ответом, продолжая устало взирать на толпу. «А Романов вообще намерен оборонять Москву, или он надеется, что само собой рассосется? – неожиданно мелькнула в мозгу догадка. – Тогда получается, что ему известно нечто такое…» Но додумывать было некогда, и без того пауза получилась солидная, даже чересчур, и я громко выкрикнул:
– Жив государь Федор Борисович!
А в ответ шумный вздох облегчения и даже шапки кое-где вверх полетели. То, что и требовалось. Я и сам эдак сдержанно улыбнулся. А вот Романов… Странно, но боярин не столь сильно и расстроился, как я ожидал. Или сдержал себя? Ладно, с этим потом, а пока…. И я огласил вторую новость, касающуюся моего назначения.
И снова народное ликование вкупе с шапками в воздухе. Правда, бояре помалкивали, а Романов, подойдя вплотную, негромко поинтересовался:
– И грамотка тебе в том дадена?
Ах, какой я молодец. Предугадал, как дело обернется. Одно плохо – не со мной она, показать не смогу. Но это поправимо.
– А как же, – невозмутимо подтвердил я и, опережая следующий его вопрос, пояснил: – Оглашать некогда, время дорого.
– Оглашать и ни к чему, так поверим, – заверил он меня, – а вот поглядеть на нее хотелось бы.
– Везут, – отмахнулся я.
Тот скептически хмыкнул и громко, чтоб все слышали, заорал:
– Стало быть нет у тебя грамотки.
– Да ты никак мне на слово не веришь? – изумился я и потянул логическую цепочку дальше. – А коль не веришь, выходит, ты меня во лжи обвиняешь. Так ведь это оскорбление. Получается, либо у меня потерька чести, либо надо тебе сей же миг рожу начистить. И если ты не одумаешься, Федор Никитич, я не погляжу, что ты боярин, прямо тут, не сходя с этого места, и приступлю. А начну как тогда, с ушей.
Он резво отпрянул, оглядываясь назад и явно прикидывая расклад сил, а он явно не в мою пользу. Мало того, что на Царевом месте целый десяток его сторонников, так и подле него не меньше полусотни ратных холопов.