Бизерта
Шрифт:
– Ты, Оля, будешь спать с Ксюшей на моей кровати, а я, пожалуй, устроюсь на диванчике, – распорядился Степан Петрович, когда те прибыли в его каюту на «Гневном».
– А почему ты, папа, не хочешь ложиться спать с мамой, как было у нас дома?
Ольга Павловна прикусила губу.
– А ты, Ксюша, не находишь, что нам с мамой будет тесновато на моей довольно узкой кровати?
– Я, папа, спросила тебя об этом потому, что диванчик-то тебе будет явно коротковат, – лукаво ответила та.
– Спасибо за заботу, Ксюша! – благодарно ответил тот, обменявшись с Ольгой Павловной коротким, но красноречивым взглядом. – Однако я откину подлокотник и подставлю под него стул. Думаю, что этого будет для меня вполне достаточно.
– Но ведь тогда у тебя, – не сдавалась та, – останется лишь одно кресло у письменного стола. А если к тебе придет кто-то из офицеров для разговора тет-а-тет?
– Ух ты, моя умница! На этот случай мой вестовой принесет еще два стула из кают-компании.
– А почему это два? – удивилась Ксения.
Степан Петрович улыбнулся:
– Потому что принимать пищу мы будем в моей каюте. А нас ведь теперь как-никак трое.
– Ну, если что так… – наконец согласилась Ксения. – А вот тогда объясни мне, почему у тебя в углу каюты образ Николая-угодника, а не Спасителя, как было у нас дома?
– Потому, Ксюша, что Николай-угодник – защитник путешественников и мореплавателей.
Ольга Павловна истово перекрестилась на икону.
– Одним словом, будем до Константинополя ютиться в моей каюте, – подвел итог Степан Петрович.
– Почему же это «ютиться», папа? – удивилась Ксения. – Мне, например, очень даже нравится здесь. К тому же ты не просто флотский офицер, а командир корабля, у которого довольно просторная каюта. А это ведь далеко не одно и то же. Ведь так?
Тот усмехнулся:
– Ты правильно мыслишь, Ксюша.
– А что будет с нами дальше, Степа? – осторожно спросила Ольга Павловна.
– Дай Бог, Оля, благополучно всей этой армадой добраться до Константинополя, а там будет видно.
И Ольга Павловна снова истово перекрестилась на икону святого Николая-угодника.
В это же время началась эвакуация и Морского корпуса.
Гардемарины и кадеты переносили на пристань всевозможное корпусное имущество, а некоторые с винтовками в руках несли охрану около него. Чего тут только не было – обмундирование и белье из опустошенного цейхгауза, всевозможные учебные пособия, многочисленные книги из библиотеки, различные приборы, винтовки и, в конце концов, хозяйственная утварь, начиная от походной кухни, сопровождаемой съестными припасами, заготовленными для питания воспитанников, до бочек со смальцем, кулями муки, крупы и прочее и прочее, – ведь они шли куда-то в полную пока неизвестность, а питание-то – очень даже важное дело.
Баржу «Тили», столь ожидаемую всеми, подал к пристани поздно ночью большой буксир, и с раннего утра началась лихорадочная погрузка корпусного добра. Складывали его в порядке по разным местам огромного судна, предварительно очистив его от угольной пыли. Поздно вечером баржа приняла весь груз, включая литографские станки, погруженные тоже, к всеобщему удивлению. А ведь впоследствии как же они пригодились в учебном процессе для печатания учебников и учебных пособий!
На другой день раздались звуки горна и бой барабанов – к пристани с развернутым Андреевским флагом с эмблемой Морского корпуса на нем подходила кадетская рота Севастопольского Морского корпуса во главе с ее командиром капитаном 2-го ранга Бергом. В ее строю, держа равнение и печатая шаг, шел и юный Павел Чуркин, потомственный моряк русского флота. При виде стройных рядов кадет, идущих церемониальным маршем, у людей светлели лица – русский флот жив!
– Смирно! Равнение направо, господа офицеры!
«Господа офицеры» – в первый и последний раз в жизни! Покидая родину навсегда, они были на одно мгновение офицерами для их любимого командира.
Баржа «Тили», приняв воспитанников корпуса, грузно отвалила от пристани за портовым буксиром. И только одинокая старушка на пирсе тихо плакала, утирая концом платка набегавшие слезы, твердо уверенная, что больше уже никогда не увидит своего ненаглядного внука.
Все невольно повернулись к зданию Морского корпуса. Величественный белый дворец, раскинув свои корпуса, как белые крылья, бесстрастно смотрел на них с высоты горы, постепенно уменьшаясь в размерах…
Директор корпуса одобрил предложение деятельных гардемарин увезти с собой всех коров, свиней и овец, остававшихся в подсобном хозяйстве, и всячески содействовал его реализации. Операция была выполнена воспитанниками блестяще. Животных (стадо коров, несколько десятков свиней и восемьдесят баранов) погрузили на поданную к пристани большую баржу, которую к вечеру прибуксировали к борту линкора «Генерал Алексеев». Теперь воспитанники Морского корпуса на многие дни были обеспечены свежими мясными продуктами.
В своем последнем приказе по армии и флоту главнокомандующий генерал Врангель объявил, что он никого с собой насильно увозить не будет. Пусть каждый выбирает: кто хочет оставаться – может остаться, кто же хочет вместе с ним покинуть Родину – тем он обещает позаботиться о них.
Согласно этому приказу, с линейного корабля «Генерал Алексеев» были отпущены все те, кто по разным личным причинам предпочел остаться на Родине. Они были заменены волонтерами из пассажиров, военных и штатских, с обещанием усиленного пайка. Караульная служба для охраны как имущества, особенно съестных припасов, так и важнейших органов корабля, а именно пороховых погребов, кочегарного и машинного отделений во избежание возможного саботажа со стороны уходивших на берег матросов, была организована из гардемарин и кадет.
То же самое происходило и на крейсере «Алмаз», куда по просьбе его командира капитана 1-го ранга Григоркова были посланы с «Генерала Алексеева» на выручку два взвода гардемарин. Только благодаря этому крейсер и смог самостоятельно выйти в море.
Гардемарины же и на «Генерале Алексееве», и на «Алмазе» исполняли должности сигнальщиков, дабы предотвратить возможность преступного искажения передачи сообщений, в том числе секретных.
Подбежавший вахтенный рассыльный доложил: