Благие намерения
Шрифт:
— Когда-а-а уйдем со школьного дво-ора...
Виригину нужно было покинуть школьный двор прямо сейчас. Он пытался привлечь внимание Ирины знаками. Но жена была так увлечена песней, что даже смахнула слезу. За странными жестами крупного мужчины в дверном проеме: подрагивание средним и указательным пальцами (дескать, пошел) и хватание себя двумя руками за горло (дескать, во как надо!) — некоторое время с изумлением следили другие родители. Наконец, Ирина обратила на мужа внимание. Вздохнула и махнула рукой.
— И чего же ты в него не стрелял?..— пристально смотрел Рогов снизу вверх на тугодумного увальня сержанта Малышева. Доверяют же таким недотепам охрану опасных преступников...
Впрочем, Рогов еще не знал обстоятельств дела. Не знал, что сбежавший Кедров особо опасно аттестовал себя лишь в зале суда, а до этого числился просто мошенником.
— Да-а то-гоо... — тянул Малышев.— Народу мно-ого-о. Задеть бо-оялся.
— А чего же ты в коридор за ним не выскочил?
— Наручник отцепил, побежал и то-гоо... зацепился. И того...
— Чего «того», ёлкин пень?!
— Растя-янулсяя...
Рогов сплюнул. Санитары «скорой» укладывали на носилки истекающего кровью Наумова. Малышев смотрел на напарника коровьими, мало что выражающими глазами, шевелил толстой губой.
Судья Семенова оказалась женщиной крепкой. Присутствия духа не потеряла, сама отпоила валидолом старичка-заседателя.
Любимов как раз говорил по телефону с Виригиным:
— Да, две пули в грудь. Из «Макарова»... Пока жив. Его сейчас «скорая» увозит. А этот с концами — в коридоре окно оказалось открыто... Восемь лет строгого. По сто пятьдесят девятой. Давай, Макс, подъезжай. Нет, сюда нет смысла. Сразу в главк.
— Ребята, я вам нужна? — спросила судья Семенова, обращаясь одновременно к Рогову и Любимову.— А то мне бы Николая Николаевича домой доставить... Сердечник.
— Пять минут, не больше.
— Хорошо. Пройдемте туда, в совещательную?
— Пойдемте... Вась, здесь побудешь? Этот — что?
Про «этого» — про конвоира Малышева — Любимов спросил у Рогова шепотом.
«Этот» стоял у клетки, по-прежнему беззвучно шевеля губами. Он явно еще не отошел от происшедшего.
— Губошлеп какой-то,— также шепотом ответил Вася.— Возьмем с собой, но толку, боюсь, мало...
Жора последовал за судьей в совещательную комнату. Стол, три скрипучих стула, старого образца электрический чайник, несколько чашек, банка растворимого кофе — вот и вся обстановка. Еще на столе у Семеновой лежало несколько томов уголовного дела.
— Как вы думаете, мог кто-нибудь передать Кедрову пистолет здесь, в зале заседаний? — спросил Любимов.
— Исключено. В зале к нему никто не подходил. А уж тем более пистолет передать...
— Вы уверены?
— Молодой человек, у меня зрение хорошее... И там же конвой рядом был.
— С конвоем разговор особый. Я этого второго — Малышева — к себе заберу. Вы следователю передайте.
— Его же допросить надо...
— Мы сами допросим. Куй железо, пока горячо, а то... Сами понимаете.
— Понимаю,— кивнула головой судья Семенова.— Вообще, в моей практике такое впервые.
— В моей тоже,— согласился Жора, секунду подумав.
Был случай, когда им же самолично пойманный уркаган бежал из зала заседаний, отобрав у конвойного наручники и расчищая ими путь как нунчаками... Но того пристрелили на выходе. И потом — пистолет в клетке: уму нерастяжимо...
Любимов кивнул на тома уголовного дела.
— Что там за фабула?..
— Около года назад они продали партию оргтехники. Липовую. На сто тысяч долларов. Потерпевшие Кедрова задержали, а второй с деньгами скрылся. Покупатели осторожные, даже номера купюр выборочно переписали, да что толку...
— Личность второго установлена?
— Есть только приметы и фоторобот. Кедров его не выдал. Потому и восемь лет.
— Крепкий, значит, орешек. Хорошо. Скопируйте мне приметы, пожалуйста. И еще адрес Кедрова. Надо засаду ставить.
— Здесь адреса его матери и сожительницы,— открыла Семенова один из томов.
— Хорошо, дайте оба...
Душным июньским вечером акватория Невы от моста лейтенанта Шмидта до Большеохтинского моста заполнена малым пассажирским флотом. Нет времени лучше, чтобы полюбоваться гармонией гранитных питерских набережных, золотым заревом куполов, гордыми контурами гранитных дворцов, надышаться свежим воздухом близкого моря.
Но в один день — в день выпускного праздника — катеров и катерков, кораблей и корабликов на Невской глади становится еще больше. Буквально якорю негде упасть. И белые платья барышень, вчерашних девчонок, и темные пиджаки кавалеров, вчерашних пацанов, и алые ленты, и смех, и брызги шампанского, и музыка, музыка, музыка, под которую так прекрасно кружиться, кружиться, кружиться!..
— Ой, Антон, я больше не могу... Останови! Остановись же! — хохотала Юля Виригина в объятиях Антона Зеленина, и огромное голубое небо, как компакт-диск в открытом проигрывателе, кружилось над ее головой...
Музыка смолкла. Юля без сил опустилась на скамейку теплохода. Антон плюхнулся рядом. Юля, задыхаясь, схватила его за руку.
— Ой, Антон, держи меня. Ой, ну ты меня закружил... Ой, мне кажется, что стрелка Васильевского сейчас оторвется и поплывет на нас!..
Антон посмотрел на стрелку. Вокруг Ростральных колонн так же кипело празднично-белое и ярко-алое. Скоро там должен был начаться фейерверк.
— Не оторвется,— солидно сказал Антон.— Это знаешь, какое усилие должно произойти, чтобы стрелка от острова оторвалась!
— Какое же? — кокетливо спросила Юля.
— В миллиарды тонн! Можно точно рассчитать. По сопромату.
— По споромату? — Юля залилась звонким разливистым смехом, запрокинула голову. В этот вечер ей явно не хотелось говорить на такие серьезные темы.— Значит, Антоша, ты твердо в Военмех решил?.. И весь споромат уже выучил?
— Да, решил. Не споромат, а сопромат. Наука о сопротивлении материалов. Я еще не выучил, но...