Благие намеренья

Коледин Василий Александрович

– Не беспокойся, я тебя перенесу.

– Не надо, я тяжелая…

– Ты?! Да, ты пушинка!

Я присел рядом с ней. Она горела. Жар и слабость говорили об опасности ее ранения. Конечно, нужно было срочно доставить ее в больницу, но, как и куда?! Я совершенно не знал где мы находимся. Идти ночью, не зная куда, было еще опаснее.

– Давай я тебя возьму на руки…, - я просунул руки под ее горящее тело и, согнувшись, так как мешал потолок грота, вынес ее. Девушка обхватила меня руками и застонала, когда я сделал рывок кверху выпрямляясь на просторе. – Больно?

– Немного…, давай я сама пойду…

– Не беспокойся, я отнесу, не такой я ещё и старый!

– Ты… совсем не старый… сильный…

– Конечно…

Я

понес девушку по недавно пройденному пути. Признаюсь, мне приходилось часто останавливаться и отдыхать, девушка не была пушинкой, хотя и сказать, что она была тяжелой тоже нельзя. Просто я устал от погони, с утра у меня не было маковой росинки во рту, да и нервы были на пределе. Дойдя до ручья, я усадил Катю на большой камень и предложил ей помыть рану. Она отказалась, так как испугалась трогать мою повязку, которая скорее всего присохла, кровь уже не так сильно текла из раны. Тогда я просто умыл её лицо, помыл её руки, испачканные запекшейся кровью и стал поить из своих ладоней. Катя пила много и жадно, видимо жажда её очень сильно мучила, но она терпела и мне не говорила, жалея меня и не надеясь, что рядом может оказаться источник такой вкусной и чистой питьевой воды. Я тоже напился и одновременно внимательно оглядывался, пытаясь придумать в чем носить девушке воду, когда она начнет бредить, а судя по ее состоянию бреда оставалось недолго ждать.

Так ничего подходящего не найдя, я тоже напился от души и подхватив Катю стал карабкаться к дольмену. С горем пополам мы преодолели последнее препятствие и остановились возле круглой дыры.

– Давай, я пока посужу тебя рядом, а сам подготовлю комнату, - сказал я, опустив мое сокровище на землю и аккуратно прислонил к стене дольмена.

– Да, ничего, я сама… - пробормотала Катя и я, не поняв, о чем она говорит, забеспокоился, не начала ли она бредить.

– Сиди, я быстро.

Я действительно стремительно стал собирать сухие листья и охапками носить их внутрь каменного домика. За несколько минут я собрал столько, что нам могло хватить матраца и одеяла на двоих. Кое-как протиснув Катя сквозь круглый вход и пробравшись туда сам, я уложил раненую, взбил подушку и укрыл её одеялом из сухих листьев.

– Лежи. Тебе холодно? – спросил я.

– Да…

– Сейчас разожгу костер, - я освободил от листвы пространство возле входа, немного окопал его палкой, создав нечто вроде очага.

Потом вылез и стал собирать валежник, далеко не отлучаясь от дольмена. Собрав приличную гору возле входа в дольмен, я задумался, как мне разжечь костер так, чтобы легко проникать внутрь дольмена и в то же время не задевать пламя будущего костра. Ничего лучше не придумав, я окопал очаг немного в другом месте и разложил костер немного в стороне от входа, но тем не менее так, чтобы дым от костра уходил в дверь. Наломав сначала мелких веток и подложив под них волокна сухой коры, я достал зажигалку и поджег. Огонь быстро схватил ветки, и они хорошо разгорелись. Подымив немного в самом начале, пламя разгорелось одинаково сильными языками и вскоре приятно осветило внутреннее убранство дольмена, выхватило бледно лицо Кати, отразила мою тень, заплясало на потолке и стенах.

– Так лучше? – спросил я Катю.

– Лучше… теплее…

– Сейчас еще подготовлю дров, чтобы не собирать ночью.

– Иди…

Я вылез из конуры. Быстро, стремительно быстро темнело. Я знал, что на юге сумерек, таких, как в средней полосе, не говоря уже о севере, не бывает, тем более в горах. Надо было спешить до ночи собрать еще хвороста. Близ дольмена я собрал все, что нападало, поэтому мне пришлось отойти метров на сто. И, о чудо! Я задел ногой стеклянную бутылку. Именно стеклянную, не пластиковую. По всей видимости еще при советской власти люди посещали то место. Я внимательно разглядел свою находку. Этикетка уже отсутствовала, но я решил, что по форме и цвету в такой таре хранили минеральную воду, какой-нибудь «Нарзан» или «Машук». Как

же я благодарил бога и неаккуратного туриста! Этой бутылке тогда цены не было.

Я помчался к ручью. Тщательно вымыв тару, я набрал в нее холодненькой воды. Напился сам и потом долил воды по горлышко. Радость переполняла меня, словно речная вода найденную бутылку, когда я залез в дольмен. Катя спала. Мне стало жалко её будить и я, оставив бутылку у противоположенной от Кати стенки, подбросив в огонь несколько толстых обломков ветки, вылез на полянку и продолжил собирать сухой валежник, основательно готовясь к ночи.

Закончив с этим занятием, я обратно залез в каменную конуру и сел рядом с Катей. Признаться, я немного замерз. Отсутствие футболки, конечно, сказывалось, но не сильно. Причиной тому была природа. Ночи в горах всегда холодные и остаться после заката без костра означает замерзнуть, не обледенеть, естественно, но так, что зуб на зуб попадать не будет. Прошло около часа после того, как Катя уснула в первый раз, даже не уснула и впала в забытье.

Вечером я нагрел наше временное пристанище, уложил раненную поудобнее, и она забылась в беспокойном, болезненном сне. Как только окончательно стемнело и над горами опустилась непроглядная ночь, подсвечиваемая только хором одиноких звезд, пришли и новые заботы. Температура девушки подскочила так, что я испугался, что прогрессирующая гипертермия её тела может привести к тепловому удару. А потом, сами знаете, чем он заканчивается. Знаете, врачи утверждают, что нормальная температура тела тридцать шесть и шесть, а все, что выше уже ненормально и говорит о болезни, но, когда температура подбирается к сорока и даже сорока одному градусу, все органы перестают работать и человек умирает, выкипает, я бы сказал. Катя горела, и температура была явно не меньше сорока градусов. Катя бредила от жара, ей чудились какие-то люди. Она с ними разговаривала, правда, как я не прислушивался, определить на каком языке она говорила я не мог. Что б хоть как-то облегчить ее состояние мне приходилось обтирать ее холодной водой, так как никакого лекарства у нас с собой не имелось. Вода в бутылке из-за костра, горевшего всю ночь, быстро нагревалась и так же быстро расходовалось, поэтому за ночь я раз десять сбегал к ручью. В кромешной темноте я почти на ощупь и на слух добрался до воды, но уже в третий раз я выучил дорогу и шел уверенно, ни разу даже не споткнувшись.

– Пить… у нас есть пить? – Катя открыла глаза, приподнялась на локте.

Пот струйками бежал по ее изможденному, вдруг осунувшемуся и ставшему скуластым лицу, капельками скапливался на лбу и бровях. Но слава Богу, она была в сознании.

– Есть. Пей, я еще принесу… - я поднес к ее губам горлышко бутылки, и она стала жадно пить.

– А откуда у нас бутылка, - оторвавшись от жадного питья, спросила девушка.

– Я нашел.

– Помыл? – она сделала усилие над собой и пошутила.

– Очень тщательно.

– Я люблю тебя…

– Я тебя тоже очень люблю! Выздоравливай! Как только тебе станет лучше, мы пойдем. Хватит жить в лесу.

– А сколько мы здесь?

– Много уже. Скоро будет двенадцать часов, - я поцеловал ее в лоб. Жар немного спал, но все равно она ещё горела.

– Я хочу домой…

– Обязательно пойдем, домой.

– А ты знаешь где он, мой дом?

– Да.

– А я не знаю…

– Твой дом у меня. Ты моя женщина и уже давно мой дом – это твой дом.

– Спасибо…

Она опять легла и закрыла глаза. Небольшое напряжение вызвало у неё полный упадок сил. Конечно, ее срочно необходимо было вести в больницу, но мы находились в лесу, неизвестно, как далеко от какого-нибудь населенного пункта, без средств передвижения и никакого врача рядом не было. Катя уснула. Я вылез из дольмена и сел снаружи, опершись на его каменную и безразличную, внешне всегда спокойную стенку. Светало. Ночь почти прошла. Слава богу! Давно у меня не было таких ночей. Я ни разу не сомкнул глаз.