Благими намерениями

Клочков Александр

– А я смотрю, ты уже в новой жизни пообвыкся, – с улыбкой взглянул Николай на Антона, с первых минут отметив его свойское поведение в ресторане и фамильярное обращение с некоторыми из его знакомых, которых они здесь встретили. – Я ведь о том, что ты из армии ушёл, узнал только из письма отца. Очень удивлён был. Я, признаться, ещё в училище, на тебя глядя, думал: Антон определённо генералом будет, задатки есть.

– Интересно! Чего же это ты мне об этом никогда не говорил?

– Чтобы не зазнавался, – усмехнулся Николай.

– Понятно. Проявлял заботу о моей нравственной составляющей, значит.

– Вроде

того.

– Ничего, главное, что я в душе генерал, – хохотнул Антон, снова наполнил рюмки. – Участвую в битве за капитал. А насчёт новой жизни, ты прав – пообвыкся. Дело нехитрое… Да и – хочешь не хочешь – надо ведь приспосабливаться к иным условиям существования. Ты-то как? Как революцию встретили у вас?

– А-а-а… – махнул рукой Николай. – Ну её к чёрту! Не спрашивай.

– Ответ ясен, – улыбнулся Антон, протянул рюмку. Они снова выпили. – А здесь, как видишь, все вполне довольны.

– Вижу… И мне это не понятно, если честно. Знаешь, я в Петроград как в другую страну приехал: здесь, как будто даже не знают о том, что война идёт. Царя предали… армию тоже… и радуются. Даже передать не могу, насколько отвратительно мне это видеть…

– Ну, почему же предали? – рассудительно заметил Антон. – Они так не думают, потому и радуются.

– Только не говори, что и ты рад, а то я уйду, – не то в шутку, не то всерьёз предупредил Николай.

Но Антон смотрел на друга серьёзно.

– Я, Коля, хоть и в монаршем духе воспитан, скажу тебе так: не «тянул» возок Николай… Не его это стезя. Мягкий он для политики оказался, а в этом деле скидок не делают… Он, поговаривали, время своё распределял чаще в пользу семьи, нежели служебных обязанностей. И, само по себе, это, наверное, не плохо и даже правильно – для отца и мужа, – но не для человека, облечённого властью – такова суровая действительность. Знаешь, я убеждён, что революцию даже в ту злосчастную ночь можно было придушить жёсткой рукой, силой нескольких верных полков, снятых с фронта, а не расхлястанных здесь, в столице, будь Николай лично в Петрограде. Но он ведь из Ставки сначала в Царское село помчался. А почему?… Да потому что семья его там была – за них боялся. Семью уберёг, а власть потерял. А император должен приоритеты в обратном порядке расставлять. Жестоко, знаю, но по-другому не бывает… Так что, если хочешь знать моё мнение, всё произошло вполне закономерно.

– Что же, теперь, что ли, лучше стало? – глухо спросил Николай.

– Время покажет… Давай не будем об этом больше, – не дожидаясь обострения разговора, закрыл тему Антон, – не для того мы, в конце концов, встретились. Чёрт меня дёрнул спросить.

Он снова наполнил рюмки, с радостной улыбкой посмотрел на Николая.

– Расскажи, друг любезный, лучше, как у тебя дела, почему до сих пор не в академии?

– Не направляют…

– Не направляют, – поддразнивающее повторил Антон. – Зная тебя, это означает: кому-то не угодил. Верно?

– А я – не гарсон, чтобы угождать, – сверкнул глазами Николай, сразу попавшийся на удочку Антона.

Антон рассмеялся.

– Ох, Колька! Чудной ты человек, честное слово. Вот за твоё прямодушие и люблю тебя.

– Ты и сам тем же недугом страдаешь, – нахохлившись, ответил Николай.

– Возможно. Только у меня это, скорее, по глупости, а ты… ты всегда был идеалистом, этаким

праведником в миру, а в армии праведникам тяжело приходится, тебе ли этого не знать. Ты этот урок ещё в училище запомнить должен был крепко, когда тебя наш начальник курса возненавидел, за твой всегда презренный взгляд с укором его глупости, мол, я-то сделаю, как вы велите, но это не отменяет того, что вы – болван, господин капитан.

Николай улыбнулся. Пожалуй, Антон был прав: он всегда непросто сходился с людьми, и препятствием тому действительно была его не декларируемая, но всегда и всеми ясно чувствуемая моральная требовательность и к себе и окружающим.

После выпуска из училища, в войсках, офицеры-сослуживцы довольно скоро начали его сторониться: разврату не предаётся, водку пьёт, – как будто одолжение делает, по службе – отличник. Вроде бы и не враг им, и не выслуживается, а чувствуется холодность, дистанция, никого к себе не подпускает, и сам в друзья не лезет.

Начальники тоже относились к Николаю недружелюбно, с опаской, боясь оказаться дураками, как это не однажды бывало в конфликтных ситуациях и словесных прениях с ним, где он, искусно и остроумно переворачивал главный военный принцип начальников-самодуров: я – начальник, ты – дурак, публично их унижал. И ведь не подкопаешься: всё спокойным тоном и приторно вежливо… Офицер толковый, бесспорно, да только как с таким совладать.

Совладали. Перевели его с должности взводного командира командовать полуротой в другом полку. До войны дело было. Командир роты, сдержанно прощаясь, поздравлял с повышением, а в глазах так и светилась радость: «Сбагрили, наконец-то!»

Ничего удивительного в этом для Николая не было. Он, скорее, относился не к «неугодным» офицерам, а к «неудобным». А в армии существует несколько способов избавления от таких (глуповатых или не справляющихся со своими обязанностями в достаточной мере, но неплохих по человеческим качествам; либо вот таких, как он, «чересчур умных»): переназначить в другую часть, пускай даже с повышением – не жалко; отправить на учёбу в Академию или на офицерские классы – тоже не жалко, но такое «избавление» в случае Николая, вроде поощрения его дерзости можно рассматривать, а этого никак допустить нельзя, чтоб другим неповадно было. Нет уж, пусть задумается над своим поведением, правильные выводы сделает, а пока что ещё в войсках помаринуется – глядишь, и дойдёт до него, доедет… Можно ещё, конечно, уволить из армии к чертям, в совсем уж крайнем случае. Да только как такого уволишь, когда у него по всем показателям взвод на образцовый тянет. А вот переназначение в другую часть, поближе к вероятному противнику – самое то. Пожалуйста!

Николай же, уже раз обжёгшись, и к новому месту назначения добирался, мысленно готовясь столкнуться с той же отчуждённостью и непониманием, смиряясь с этой своей, видно, роковой участью.

Но, вопреки ожиданиям, дела у него пошли в гору. Командир роты, невысокий, сухопарый немолодой капитан с пробивающейся сединой сразу приметил нового командира второй полуроты. Опытный военный, он поначалу не мог понять, почему этого добросовестного офицера задерживали в служебном росте, пытался разглядеть в нём «преступные» черты, но в расспросы не вдавался (предпочитал на всё иметь собственное мнение) и сам всё сообразил вскоре.