Благими намерениями

Клочков Александр

– Где мы? – спросил Владимир.

– Бронка была только что, – ответил священник и тоже глянул в окно.

«Значит, Финский залив виден», – заключил Владимир и посмотрел на часы – был второй час ночи; дороги оставалось час-полтора.

Священник, строго нахмурив брови, смотрел в окно, скрестив на груди руки.

– С какого корабля будете? – спросил он Владимира вдруг.

– С «Лихого».

– Не слыхал… – сказал священнослужитель раздумчиво, как бы припоминая.

– Можете не сомневаться, «Лихой» своё имя оправдывает

полностью и в делах участвовал не однажды, – сказал Владимир, почувствовав злость на это пренебрежительное, на его взгляд, замечание.

Священник мягко улыбнулся в бороду вспыльчивости попутчика.

– В этом я не сомневаюсь, – ответил он спокойно. – Я о другом говорю: не слыхал в смысле ужасов, которые у нас в Кронштадте происходили в ночь революции и после. А это очень даже хорошо – значит, у вас всё более или менее спокойно прошло. Прав я?

– Правы, наверное. Мне сравнить не с чем.

– То-то. А мне есть с чем…

Священник рассказал, что первый удар волны слепой матросской ненависти в Кронштадте принял главный командир и военный губернатор города, адмирал Вирен, которого ночью вырвали из дома, избитого и заплёванного волоком протащили по улицам, припоминая все мытарства, и, наконец, заколи штыками на Якорной площади. Тело сбросили в ров тут же у площади, два дня не давая возможности родным забрать его.

Нескольких офицеров живьём спустили в проруби Кронштадтского льда, и первым из таких стал командир учебного судна «Африка», старший лейтенант Ивков. Выходило, что самыми «счастливыми» были офицеры, принявшие смерть от пули, – скорую.

Владимир слушал рассказ с широко раскрытыми глазами – он не мог поверить в то, что слышал и сейчас сам почувствовал себя в шкуре тех отгороженных от жизни матросов из госпиталя, что интересовались у него новостями. Какое сатанинское помешательство случилось с людьми?!..

Но что более всего не укладывалось в голове – никто не понёс никакой ответственности за свершённые убийства офицеров.

Да, адмирал Вирен был человеком жёстким и даже жестоким, горячим на слово и дело, но со всеми, и с офицерами в том числе. Почти каждая встреча с ним в городе для моряков заканчивалась отправкой на гарнизонную гауптвахту: то строевая выучка неудовлетворительная, то внешний вид никуда не годный… Наряду со всеми заслуженные капитаны первого ранга предпочитали лишний раз не попадаться ему на глаза, чтобы не испытывать судьбу.

Но заслуживал ли Вирен такой зверской расправы? Ведь даже со всей своей гипертрофированной властностью он, тем не менее, – герой русско-японской войны на море, храбрый командир «Баяна», спасший погибавших товарищей с истерзанного неприятельским огнём и затонувшего на глазах спасавших миноносца «Страшный». На полном ходу «Баян» под командованием Вирена рвался к месту побоища, чтобы прикрыть тело «Страшного», но всё, что он смог, – только поднять к себе на борт уже плавающих в холодных волнах, оставшихся в живых моряков. Смогли бы они

отстоять своего спасителя теперь? Вспомнили бы его заслуги, будь они здесь?..

Впервые сознание Владимира пронзила мысль о том, что он преступно легковерно, не углубляясь в суть происходящего, принял сторону революции.

Но так поступил почти весь офицерский корпус, с поруки командующего флотом, почти по приказу. И введённый в заблуждение адмирал, и офицеры были практически уверены, что монарх уступил власть добровольно.

Священник замолчал. Владимир его тоже больше ни о чём не спрашивал, снова глядя в окно, обдумывал услышанное.

Оставшуюся часть пути проехали молча, и, только выйдя из вагона на Балтийском вокзале, сдержанно попрощались.

***

Дожди заливали Петроград уже несколько дней. Ночные улицы были пусты и безмолвны. Сонную тишину Гороховой нарушил шум пролётки, нанятой Владимиром. Доехав, он быстро сунул в мокрую руку угрюмого извозчика деньги и легко взбежал по ступеням знакомого крыльца.

Звонок не работал, и Владимир громко постучал в дверь квартиры, но никаких признаков жизни за ней не уловил. Наконец, где-то в глубине квартиры послышался короткий кашель и, уже почти у двери, ворчание.

– Кто там? – донесся из-за двери настороженный вопрос.

– Свои, Евсеич. Владимир.

Дверные замки суетно защёлкали, и в широко распахнувшейся двери, со старинным, на три свечи (правда, вставлена была только одна), канделябром в руках, в одетом поверх пижамы сюртуке показался Дмитрий Евсеевич. Он выше приподнял канделябр, и дрогнувшее пламя свечи осветило улыбающееся лицо гостя.

– Господи! Владимир Алексеевич, – выдохнул слуга. – Родненький, счастье-то какое! – Он поставил на этажерку канделябр и приветственно протянул руки навстречу.

– Здравствуй, Евсеич, здравствуй, – Владимир приобнял неуклюже ткнувшегося ему в грудь старика. – Ну, как вы тут поживаете? – спросил он, когда Дмитрий Евсеевич снова закрыл дверь.

– Слава Богу, Владимир Алексеевич, слава Богу. За вас вот душа покоя не знает: только и гадаем – живы ли?

– Жив вашими молитвами, – улыбнулся Владимир.

– Давайте накидочку-то, давайте, – беспокоился Евсеич, помогая Владимиру освободиться от одежды.

– Где родители, почему не встречают? Или, самый острый слух у самого пожилого человека в доме? – усмехнулся Владимир.

– Алексей Алексеевич вместе с маменькой вашей уехали на жительство в Москву по служебной необходимости Алексея Алексеевича.

– Вот как… – растерянно оглянулся на старика Владимир.

– Как же это вы, на ночь глядючи, решились? Люди точно из ума выжили, нынче и на улицу-то выйти страшно…

– Поезд так прибывал, да и непогода на руку, сам ведь говоришь: беспорядки кругом, а мокнуть без надобности – желающих мало и среди беспокойных натур. – Владимир прошёл в глубину квартиры. – Антон дома?