БЛАТНОЙ
Шрифт:
Первой моей мыслью было отказаться, устроить скандал и потребовать объяснений.
Но очень уж радушно предлагал он мне выпивку! И все в этом цыгане, - выпуклые, с маслянистым отливом глаза и крупный рот его, и поблескивающие в улыбке металлические зубы, - все излучало искреннее веселье, было исполнено заботы и простоты. И, глядя на него, я как-то вдруг обмяк, заколебался.
Судя по всему, старик не имел к краже никакого отношения. Стоило ли портить хороший завтрак? Я решил дождаться прихода Кинто и выяснить с ним все подробности странного этого дела.
Ждать пришлось долго. Кинто явился уже за полдень. Когда я, отозвав его в сторонку, сообщил о ночном происшествии, он изменился в лице: посерел, осунулся, гневно сомкнул зубы.
— Кто же это мог?
– процедил он углом поджатого рта.
– Ай, стыд какой, ай, стыд! В таборе, конечно, полно подонков, но все-таки ты же ведь мой друг, мой гость! И это знает каждый. Хотя… - он запнулся, наморщился в раздумье.
– Кто-нибудь мог и не знать… Ты под телегой ночевал, говоришь?
— Да, - сказал я.
— Тебе постель какую-нибудь дали? Ну, одеяло, подушку?…
— Нет, не помню, да я и не просил! Все получилось случайно. Вышел подышать - и сковырнулся.
— Ага, - пробормотал он, - ага! Подожди. Я сейчас… Разговор этот происходил неподалеку от шатра. Кинто метнулся туда, исчез за дверною полостью. И сразу же там зазвучали резкие голоса. Заплакала женщина. Затем занавеска откинулась, и появился Кинто. Вслед за ним вышел старик; он вышел, держа за руку тоненькую девушку, лицо которой до бровей было закутано в пестрый платок.
— Вот она, паскуда!
– проговорил Кинто, растерянно помаргивая и жуя потухшую папиросу.
– Сестренка моя младшая, Машка… Вчера под утро вернулась из Баку - ну и молотнула тебя мимоходом. Я, между прочим, так и подумал! Кроме этой шкодницы - некому.
— Так ведь не знала же я, не знала, - запричитала девушка.
– Смотрю - валяется пьяный… Ну, откуда мне было знать?
— Где веши?
– гневно спросил старик.
— Да здесь они, здесь, - торопливо сказала девушка, - все здесь. Пустите, тату!
Она высвободила руку, потерла запястье, затем наклонилась и поспешно задрала длинную юбку: под ней оказалась другая… Порывшись в ее складках, девушка извлекла портсигар и часы. Передала золото отцу. И снова подняла подол, и там опять была юбка. И оттуда на свет появились деньги (уже аккуратно сложенные, завернутые в тряпицу).
Сколько на ней надето было этих юбок, я, признаться, так и не смог сосчитать… Она шуршала ими, путалась в этом ворохе. Платок ее распустился - обнажилось лицо. И когда она распрямилась, я внутренне ахнул. У нее были огромные дымчатые, затененные ресницами глаза, удлиненный овал лица, крупный нежный рот с припухшей нижней губой.
Пристально вглядываясь в нее, я спросил уже с юморком, с легкой улыбкой:
— Ну, а где же нож запрятан? Там, что ли, - под самым низом?…
— Нет, в кустах, - она указала пальцем на заросли акации, - это рядом…
— Веди!
– приказал старик.
Мы углубились в кустарник и вскоре очутились на крошечной полянке. Девушка присела возле груды валежника, разгребла ее и вытащила нож.
Я протянул ей руку. Она вложила нож в мою ладонь. Пальцы наши сблизились, соприкоснулись. И я ощутил ее пугливый трепет и дрожь.
«Чего она, дурочка, боится?
– подумал я.
– Все ведь уже кончено…»
Но нет, все только начиналось!
— Та-ак, - протяжливо сказал старик, обращаясь к Маше.
– Ну, а теперь - становись.
И он, насупясь, потащил из-за спины - из-за пояса - тяжелую ременную плеть.
— Тату!
– жалобно позвала девушка и умолкла под взглядом отца. Опустила ресницы, спрятала в ладони лицо.
Старик шагнул к ней, примерился глазами и медленно начал заводить назад плечо… И тогда я крикнул, перехватив занесенную плеть:
— Не надо! Стойте!
— Как - не надо?
– удивился старик.
– Нашкодила, обобрала гостя…
— Да плевать на эту кражу, - сказал я и покосился на Машу, и увидел, как радостно, изумленно распахнулись ее глаза.
– Не жалко мне ни денег, ни часов. Я бы сам все это отдал…
— То, что ты бы отдал, - один разговор, а вот то, что она сама взяла, - другой, - вмешался Кинто, - совсем другой. Понимаешь?
— Понимаю, - сказал я, - все понимаю. Но и вы тоже поймите! Не могу я так.
— Но ведь она провинилась?
— Н-ну… да. Конечно, - с трудом согласился я.
— А за провинность бьют, - пробасил старик и потянул к себе плеть.
– И крепко бьют. И это уже не первый случай. Все время шкодит, срамит меня.
— Погоди, - попросил я, - ну, погоди.
– И добавил: - Тату…
— Так чего же ты желаешь?
– усмехнулся в бороду старик.
— Ну, во всяком случае, чтобы вы не наказывали ее сейчас… Из-за меня.
— Тогда накажи ее сам!
— Хорошо, - сказал я быстро, - накажу!
– выхватил у цыгана плеть и потом, поигрывая ею, добавил: - Вы идите, идите! Я тут сам разберусь. Один… Все сделаю, как надо!
Когда Кинто и старик ушли, я повернулся к Маше, отбросил плеть и улыбнулся ей ободряюще.
— Маша, - сказал я, подходя к ней, - не бойся, Маша. Разве могу я тронуть такую, как ты!
— Не можешь или не хочешь?
– спросила она, отнимая руки от лица.
— Не могу.
Мне казалось, слова эти обрадуют ее… Но вот вам женская лотка! По губам ее вдруг скользнула надменная презрительная гримаска.
— В общем, могу, конечно, - сказал я поспешно.
— Так почему же не бьешь?