БЛАТНОЙ

Демин Михаил

Нет, я не возражал. Поглядеть на настоящий Восток мне хотелось давно, еще с детства.

* * *

Восток оказался пыльным и скучным.

Однообразная, желтая, выжженная равнина тянулась за окнами вагона - и не было ей конца! В литературе все это выглядело гораздо импозантней и красочней; со страниц детских моих книг Восток представал загадочным, ослепительно ярким… Здесь же, у рубежей Ирана в районе древних караванных путей, ярким было только солнце.

Одно лишь солнце! Слепящее и яростное, оно затопляло зноем пески; оно проникало всюду, проклятое это светило! От него невозможно было укрыться, нечем было дышать!

Горячий горький ветер бил в открытые окна, обжигал наши лица и засыпал все в купе хрустящей порошей. Не выдержав духоты, мы с Гундосым перебрались в тамбур, а затем на крышу. Но вскоре вынуждены были слезть и оттуда - металлическая кровля вагона напоминала раскаленную сковороду.

Тогда Гундосый вспомнил о «собачьем ящике».

— Под вагоном-то, наверняка, прохладно, - заявил он, - да и кроме того, завтра - Гарадиз. А там, учти, начинается пограничная зона! Режимный район! Возможно, будут проверять документы. Так что лучше уж поберечься заранее. В «собачьем ящике» кто нас будет искать?

— Режимная зона, говоришь?
– удивился я.

— Ну да, - пожал он плечами.
– Граница-то ведь рядом!

Он ткнул пальцем в сторону Ирана; там клубилось желтое малярийное марево, курчавились заросли карагача и верблюжьей колючки. Впервые в жизни я видел чужую землю, и она была так же скудна, как и моя.

— Но если здесь проверяют, - сказал я хмуро, - какого черта мы сюда притащились? И почему ты заранее не предупредил?

Он не ответил, что-то буркнул невнятно. И, опустив глаза, начал поспешно разжигать папиросу.

Разговор этот происходил перед вечером на пустынном разъезде. Покуривая и переминаясь в песке, мы стояли возле головного вагона. Жуя папиросу и жмуря глаза от дыма, Гундосый погодя спросил:

— Ты ездил когда-нибудь под вагонами? Знаешь, что такое «собачий ящик»?

— Нет, - сказал я, - слышал, конечно, много… Но самому не доводилось.

— Ну вот, теперь доведется!

Ладно, - сказал я.
– Но все же почему ты не предупредил заранее?…

— Почему, почему, - ворчливо проговорил он и отмахнулся с досадой.
– Откуда я знаю, почему? Забыл, не подумал… Чего ты цепляешься? В конце концов, ты ведь и сам бы мог догадаться, если поезд идет вдоль кордона…

Заглущая его, протяжно и хрипло рявкнул гудок паровоза. Гундосый сейчас же пригнулся, что-то высмотрел под вагоном и сказал:

— Есть такое дело, порядочек. Айда за мной!
– и, покосившись на меня, мигнув ободряюще, ловко юркнул под колеса.

* * *

Что же такое пресловутый «собачий ящик»?

Это и в самом деле обыкновенный ящик, в котором поездная бригада хранит необходимый в дороге ремонтный инвентарь.

Находится он под вагоном, не под каждым - под некоторыми, как правило, в голове состава, в центре и в хвосте… И открывается

снаружи, со стороны перрона.

Забраться туда, конечно, нетрудно и ехать там удобно. Однако опытные бродяги предпочитают этого не делать.

Расположившийся в таком ящике майданник рискует не жизнью, а свободой… Разомлевший и сонный, он в любую минуту может быть обнаружен случайным кондуктором, поездным рабочим, а иногда и милиционером. Дорожная милиция на остановках заглядывает туда нередко!

Гораздо надежнее, хотя и рискованней, пользоваться данным устройством не с наружной, а внутренней стороны. Там, под вагоном, «собачий ящик» образует выступ, на котором можно с грехом пополам продержаться несколько остановок.

Есть и еще одно приспособление, которым постоянно пользуются бродяги. Оно также называется «собачьим ящиком», именно о нем пойдет здесь речь.

Под днищем многих вагонов имеется продолговатая металлическая коробка, назначение которой, честно говоря, до сих пор остается для меня загадкой. Но дело ведь не в этом! Коробка имеет в длину что-то около двух метров, а в ширину - сантиметров пятьдесят. Она отлично приспособлена для езды, вот что самое главное!

Одному на этой коробке вполне удобно; двое помешаются с трудом! В тех случаях, когда едут вдвоем, людям приходится лежать на боку, вплотную, тесно прижавшись друг к другу, словно столовые ложки…

Причем тот, кто находится в глубине, должен все время заботиться о товарище - придерживать его и оберегать от падения; ведь тот, по существу, наполовину висит. Висит над землей, над звенящими рельсами!

* * *

Нырнув под вагон, Гундосый нашарил в полутьме металлический этот яшик, взобрался на него и протянул мне руку. Ладонь его была потной, скользкой и какой-то непрочной. И может быть, именно потому я постарался ухватить ее посильней.

— Ты чего это?
– сказал он насмешливо.
– Чего корябаешься-то? Или боишься?

— Н-нет, - ответил я и невольно расслабил хватку.
– Нет, не боюсь. С чего ты взял?

И в этот самый момент тяжело и словно бы нехотя сдвинулся с места поезд. Он дернулся, ожил и задышал. Шевельнулись и зачавкали блестящие от мазута рычаги. Короткий гром прошел по составу.

Я рванулся к Гундосому… и поник, ослепленный ударом. Он ударил меня ногой в лицо - жестоко, со всего размаха. И потом еще раз. Я упал, но все же руки его не выпустил.

Гундосый отдирал мои пальцы, ломал их и грыз, и брызгал слюной. И сквозь железный грохот и лязг до меня долетел гнусавый судорожный его голос:

— Ты думаешь, зачем я тебя завез сюда - Восток показать? Ух ты, фрайер. Я тебя здесь похороню, и никто ничего не узнает! Ни одна душа! Дорога эта пустая, блатных нет. Ну а в кодле потом я всегда оправдаюсь. Кодла знает: мы с тобой друзья… Никому и в голову не придет… Я же ведь твой учитель, благодетель! Вот теперь я тебя научу, собаку. Я давно этого момента ждал! Давно. Все лето.