БЛАТНОЙ
Шрифт:
Сон вроде бы кончился. Но холодок на руке и на шее остался, я чувствовал его явственно. И это рождало во мне странное, смутное беспокойство.
«Интересно, - подумал я, - сколько сейчас времени? Утро еще или уже вечер? А может, я по-прежнему сплю?»
Я шевельнулся, позевывая. Попробовал приподняться… И мгновенно по шее моей - возле самого уха - потекла холодная щекотная струя.
Раздался еле слышный прерывистый свист. Что-то зашуршало там - у шеи. Я скосил глаза и увидел змею! Перевел взгляд дальше - и увидел еще одну, и еще, и еще. Их было здесь множество! Они кишели по всей этой крепости, ютились в каждой трещине, в любой щели.
«Я сплю, - подумал я с ужасом, - я сплю…»
Но это был не сон!
Я попал, сам того не зная, в змеиное скопище, в сумрачное их царство! Долгие годы (может быть, десятки лет, а может - века) они плодились здесь, жили вольготно и тихо. И вот теперь я их потревожил. Змеи пересвистывались, тихонько шуршали и, видимо, беспокоились. И из каждой расселины смотрели на меня ледяные, крошечные, колючие их глаза.
Каким-то краешком сознания я постигал, угадывал: главное не суетиться, не делать резких движений… И я не делал их, лежал неподвижно. Но сколько можно было так лежать?!
Медленно, осторожно согнул я ноги в коленях, потом распрямился и сдвинулся слегка. Я несколько раз повторил этот маневр… И удивительное дело - змеи не тронули меня! Возможно, они принимали меня за своего? За какую-нибудь особую, чудовищную, странной породы змею?
Так, извиваясь, скользя по камням, продвигался я к выходу (путь длился два часа) и, наконец, достиг своей цели!
Выбравшись наружу, я долго не мог отдышаться, прийти в себя. Потом поднялся, озирая окрестность, и заметил невдалеке пеструю покатую крышу юрты.
Над ней струился белесоватый дымок. Там жили люди, а значит, была вода!
Спустя недолгое время я уже подходил к этой юрте.
У порога ее, в песке, возились крикливые малыши. Бродили куры. Положив на лапы мохнатую морду, дремал сомлевший от жары волкодав.
Он поднялся мне навстречу, лениво тявкнул несколько раз и вновь улегся, оскалясь н шумно дыша.
Сейчас же из глубины юрты появилась женщина - темноволосая, рослая, в азиатской, длинной до пят одежде.
— Здравствуйте, - сказал я.
Она скользнула по мне взглядом и кивнула молча. Лицо у нее было нежное, мягкое, какое-то совсем не восточное. Но я смотрел не на него, а на руки.
В руках у женщины был таз с водой!
Я на секунду замер, не в силах отвести глаз от блистающей этой пенистой влаги. Затем шагнул к женщине, вырвал из рук ее таз и жадно припал к нему. Я начал пить… Но тут же остановился - не смог. Вода оказалась мыльной, пахнущей щелоком - женщина, очевидно, стирала в ней белье.
Я поперхнулся, закашлялся, содрогаясь. С отвращением отбросил таз и выругался грубо и зло.
Тогда женщина вдруг сказала на чистейшем русском языке:
— Чего ж ты, миленький, бранишься? Сам, небось, виноват… - и, глядя, как я плююсь и корчусь, добавила с улыбкой: - А вообще-то, не пугайся. Я тут детские штанишки простирнула, только и всего!
Затем она увела меня в юрту и угостила холодным кумысом. И вот тут-то уж я напился вволю!
А вечером мы с ней выпили водочки.
Она достала из сундука бутылку, встряхнула ее и сказала, заламывая бровь:
— Из мужниных запасов. Здесь хорошей водки ведь не сыщешь… Эту бутылочку он для особых случаев хранит. Узнает - убьет меня. Ну, да ладно!
— А где же он сейчас?
– поинтересовался я.
— В отъезде, - небрежно отмахнулась она.
– К родне укатил, к братовьям. Имущество после отца своего делят; все никак поделить не могут.
— И… долго он там пробудет?
— Не знаю, - сказала она и посмотрела на меня понимающе. Взгляд ее был ясен и тверд.
– Не беспокойся, время есть. Денька три-четыре проживешь здесь без помех.
— Ну что ж, - сказал я, поднимая стакан, - выпьем за это!
— Ладно, - согласилась она, поднесла стакан к губам и опрокинула его с какой-то отчаянной лихостью.
Ночью мы лежали на кошме и, утомясь, насытясь друг другом, разговаривали негромко.
Женщина эта (ее звали Клавдией) поведала мне свою судьбу, рассказала ее с той внезапной и трогательной откровенностью, которая обычно присуща женщинам в постели…
История ее была проста, незатейлива и трагична.
Она родилась и выросла в Мещерских лесах - неподалеку от Спас-Клепиков (от есенинских мест). Там, в лесах, прошла юность Клавы. И воспоминания эти были самыми светлыми в ее жизни.
Жалобно причитая и всхлипывая, перечисляла она различные мелкие подробности деревенского быта - как ходят по грибы, как аукаются в рощах… Вспоминала сельские гулянки, переборы гармоники, скрип качелей… Потом все это кончилось, изменилось мгновенно и круто. Началась война, загремел и приблизился фронт. И, спасаясь от него, Клава эвакуировалась вместе с родителями на юг, в Азербайджан. Родители вскоре померли. Она осталась одна; голодала и бедствовала, мыкалась по пустынным и чужим этим местам. Работала на стройках, рыла землю. Жизнь была беспросветной и нищенской, и единственным спасением тогда казалось ей замужество.
И когда появился этот курд, этот старик, она пошла за него сразу, не задумываясь. Пошла, не любя. Но дети все же появились - и довольно быстро! Теперь их трое у нее. И ничего уже нельзя ни изменить, ни поправить.
— Ну, как нельзя!
– возразил я легкомысленно.
– Взяла бы да уехала. Что этот твой курд может сделать? Здесь все-таки не Иран.
— Да?
– она приподнялась, мрачно вглядываясь в меня.
– А дети? Им ведь мать нужна. Мать! Вы, кобели, не понимаете этого. Вам - что? У вас одна забота.