БЛАТНОЙ
Шрифт:
Утром я выполз из барака. Постоял, шатаясь, у крыльца. С наслаждением хлебнул ветра - знобящего, чистого, пахнущего солью и талым снежком, и потащился к себе - утомленный, измотанный, на подгибающихся ногах. Я чувствовал себя скверно. Жизнь мне была не мила… «Нет, - уныло размышлял я, - дальше так продолжаться не может: Еще полгодика в этих условиях - и конец. Срока мне не отбыть, свободы не увидеть».
Юля встретила меня молчаливая и заплаканная. Она не спросила ни о чем, и это меня, признаться, удивило. Зная ее характер, я ожидал реакции более бурной.
Шмыгая носом и всхлипывая, она сказала:
— Пришла из управления бумага. За подписью начальника оперативного отдела. Требуют отправить тебя на пересылку, причем немедленно. И под усиленным конвоем.
— Почему?
– спросил я.
– Что еще случилось?
Она молча пожала плечами и подняла ко мне покрасневшие, запухшие глаза:
— Что ты натворил?
— Не знаю, - протянул я озадаченно.
– А в бумаге разве не сказано?
— Нет. Велено отправить - и все.
— Когда же?
— Завтра, - сказала она.
– Ничего не поделаешь - надо.
— Ну, тогда я пойду, - сказал я и поднялся, направляясь к дверям.
– Надо приготовиться, вещички подсобрать…
— И попрощаться кое с кем, -добавила она, поджимая губы.
– Так, что ли? У тебя ведь здесь много подружек.
— Какие еще подружки?
– досадливо отмахнулся я.
– Брось, не занудствуй.
— Знаю, - сказала она, - все знаю! Знаю, где ты эту ночь провел.
— Так а что я мог сделать?
– возразил я устало.
– Я ведь не сам в тот барак приплелся, так получилось…
— Эх, ты, - сказала она со вздохом.
– И за что я тебя, кобеля, люблю? Вот знаю, какой ты, а все равно расставаться жалко! Ну хорошо, - она склонилась к столу, зашуршала бумагами.
– Иди! Вечером увидимся.
45
Прощание с Колымой
Я провел весь этот день в сборах и прощаниях… Навестил Музу, заглянул к рыжеволосой лесбияночке, побывал еще в некоторых местах. И уже под самый вечер увиделся с Аленой.
Я сидел на том же месте, что и давеча ночью,- у стола, в самом центре барака. И опять вокруг теснились воровки. И снова надрывалась гитара. После недавнего публичного сеанса я чувствовал себя поначалу неловко и как-то скованно… Но потом разошелся, освоился.
— Угоняют, значит, - вздохнула Алена, - жаль. Только я во вкус вошла. Да и вообще…
Сейчас же Сатана (она помещалась на этот раз здесь же, у края стола) проговорила, сильно рванув струны:
— Эх, жизнь наша проклятая!
— Да, не везет, - мигнула ей Алена.
– Вроде бы и карта выпала, а фарту все одно нет.
— Вы что же, негодницы, - спросил я, - опять меня тут в картишки разыгрывали?
— Опять, - усмехнулась Алена, - опять, лапочка.
— Ну, и кому же досталось?…
— А вот ей, - она кивнула в сторону Сатаны.
– Ее была очередь.
— Была да сплыла, - отозвалась Сатана уныло. И тут же подалась ко мне, уставилась дымными, дышащими зрачками.
– Не вышло у нас с тобой… Обидно. Уж я бы постаралась! Все бы соки из тебя выпила!
Рослая, грудастая, с широкими боками, она сидела, закинув ногу на ногу, положив на колено гитару. Левая бровь Сатаны была заломлена, в углу рта тлела папироска.
— Все бы соки, - повторила она, - да… это уж точно! От Алены ты как-то еще уполз, а от меня так просто не ушел бы, не-ет, не ушел.
— Живым бы не выпустила?
– прищурилась Алена.
И мгновенно среди толпящихся вокруг женщин возникло шумное оживление. Кто-то выкрикнул, давясь от смеха:
— Сатана - деловая баба. Сурьсзная. Чуть что не так, утюг в руки и по кумполу…
— Бросьте, дуры, болтать, - ленивым низким голосом отозвалась Сатана.
– Ну, чего, кобылищи, ржете! При чем тут утюг?
— То есть как при чем?
– захлебывались в толпе.
– Первый срок-то ты из-за чего получила?
Я заинтересовался подробностями. И узнал их вскоре. Сатана сама рассказала мне обо всем. История ее была такова: когда-то, лет пять назад (звали ее тогда более скромно - Наташей), она жила во Владимире, имела семью и, мечтая об артистической карьере, посещала местное музыкальное училище. Семья у нее была небольшая: только она да муж ее, Николай Дормидонтович. Он работал на железной дороге, был старшим вагонным мастером и частенько по долгу службы отсутствовал ночами - уходил в депо на дежурство.
Как и большинство семей, Наташа с мужем ютились в коммунальной квартире. Огромная эта квартира была набита битком. Здесь в восьми комнатах жило в общей сложности человек тридцать; люди многодетные, усталые, обремененные хлопотами и заботами. Во всем этом сонмище была лишь одна молодая вдовушка (Сатана иначе не называла ее, как шалавой и сучкой), которая никакой семьи не имела, забот не знала и проживала в веселом одиночестве в самом конце коридора. Из-за нее-то, из-за этой шалавы, все и произошло.
Наташа давно уже замечала, что вдовушка вьется вокруг Николая, норовит попасться ему на глаза в коридоре или на кухне - мелко хихикает, крутит по-сучьи подолом. Замечала, но не придавала этому значения… Но вот однажды муж ее собрался, как обычно, на ночное дежурство. Надел шинель, взял узелок с харчами и, попрощавшись с Наташей на пороге, ушел, А среди ночи она была разбужена странным шумом. Кто-то возился возле двери. Затем она растворилась, и в комнату вошел Николай. Он был мертвецки пьян и к тому же в одном исподнем белье!
Скребя ногтями волосатую грудь, что-то невнятно мыча и поддергивая сползающие подштанники, он приблизился к кровати, покачался над ней и рухнул ничком. И почти мгновенно заснул.
Задыхаясь и торопясь, Наташа выбралась из постели и как была в одной сорочке побежала по ночному коридору. Дверь, ведущая в комнату вдовушки, оказалась незапертой. Наташа толкнула ее, ступила на цыпочках за порог. И увидела свою соперницу: та спала полуголая, широко разбросав ноги. Простыни сползли на пол. В изголовье лежали две подушки. Рядом, на тумбочке, поблескивал графинчик с недопитой водкой, громоздилась грязная посуда. И среди тарелок увидела она узелок, тот самый узелок с едой, который она ежевечерне вручала Николаю, отбывающему на дежурство!