БЛАТНОЙ
Шрифт:
И я попробовал: разыскал отступника, познакомился с ним. И вот какой произошел у нас разговор.
— О чем молчишь, Тарас?
– спросил я, усаживаясь рядом с ним на нарах.
— О доме молчу, - скучным голосом отозвался Тарас.
Плечистый и грузный, он лежал, заложив за голову мощные свои, перевитые тугими жилами руки. Лицо его было задумчиво.
— О доме, - повторил он и вздохнул прерывисто.
— А кто у тебя там?
— Та мамо. Одна, - он еще вздохнул.
– Как она там - без меня, без кормильца?
— Что ж, трудно ей?
– спросил я вкрадчиво.
— Та знамо - не сладко. Ведь одна. Как перст! Да еще - болезная… Который год пенсию ждет - и все без толку.
— Н-да, - проговорил я тогда, - плохо дело. Если б у меня так было, я бы не раздумывал. Рванул отсюда - и все дела.
— Я и сам поначалу так мыслил… Но потом усомнился… Вот рассуди-ка, - он привстал, опираясь на локоть, приблизил ко мне скуластое сумрачное лицо.
– Ты хлопец понимающий, с душой. Такие песни складываешь!
— А ты разве знаешь мои песни?
– спросил я быстро.
— Знаю, - скупая, смутная улыбка скользнула по лицу Тараса.
– Гарные песни, душевные… Вот скажи: мой побег ей не повредит? Как думаешь?
Слова его озадачили меня. Возникла странная ситуация. Оказывается, парень этот знал меня, доверял мне, ценил. Он любил мои песни! И вовсе не ждал от меня беды…
Представляете теперь мое состояние? С одной стороны, я должен был посодействовать блатным: этого требовала воровская этика, верность данному слову. А с другой - как я мог это сделать? Как мог я обманывать этого парня, губить его, обрекать на съедение? Нет, на это у меня не было сил.
И, закурив, захлебнувшись дымом, я сказал погодя:
— Если уж ты хочешь знать мое личное мнение, то, пожалуй, бежать нет смысла. К чему? Ты ведь этим ничем никому не поможешь… А навредишь - это уж точно. Это, брат, наверняка!
Итак, с задачей, порученной мне, я не справился - пожалел симпатягу, подвел друзей и невольно, таким образом отсрочил назревающий побег.
Заглядывая вперед, скажу: побег этот тем не менее состоялся! Я узнал об этом спустя небольшое время, когда находился уже в Тауйске, в сельскохозяйственном лагере. Как это ни поразительно, во льды вместе с блатными ушел и Тарас; все-таки они сманили его, увлекли с собой. Каким образом они сумели это сделать - не представляю! Вероятно, сыскался новый какой-нибудь говорун, ловец бесхитростных душ…
Дело они затеяли дерзкое: бежать с пересылки до сих пор никому почти не удавалось. За время существования Карпунки было три таких случая. И всякий раз побег осуществлялся не из общей пересылочной зоны, а с рабочих объектов, из тех мест, куда выводили заключенных на работу.
На Карпунке насчитывалось несколько трудовых бригад - три или четыре, не более того. Помещались они в отдельном, обособленном от прочих секторе; попасть туда было нелегко. Но ребята ухитрились все же войти в контакт со старшим нарядчиком и перекочевать к работягам.
Они затесались в бригаду ремонтников, работавших на трассе - и дождались-таки своего часа…
Из- под конвоя уйти им удалось сравнительно легко: помогла внезапно разыгравшаяся метель. Затем они направились в сторону от трассы -в сопки. И там след беглецов затерялся. Дальнейшая их судьба загадочна и туманна. Впоследствии пронесся слух, что в тайге, неподалеку от Охотска, обнаружен был труп Тараса. Парень был кем-то застрелен. Он погиб, но все же не так, как рассчитывали оба его сообщника, Сопля и Копыто. А те, кстати, сгинули бесследно и напрочь. Что там в глуши произошло? Может быть, в дороге, в диком этом безлюдье, роли переменились, и те, кто мечтал о «мясе», сами, в конце концов, угодили к хохлу на обед?
Что ж, возможно, что именно так и случилось. В тайге ведь все бывает! Безумный этот мир исполнен всяческих неожиданностей и самых разных чудес.
И если говорить обо мне, то я тоже испытал внезапное ощущение чуда. Испытал его в тот момент, когда, прибыв по этапу в тауйский лагерь, узнал вдруг, что этот лагерь - женский!
44
Мясо в супе
Тауйск - один из самых южных населенных пунктов на Колыме. Находится он вблизи Охотского моря и защищен от северных ветров грядою безлесых пологих гор, именуемых по-дальневосточному сопками. Климат тут сравнительно мягкий и ровный, и не случайно в этом именно месте расположено подсобное хозяйство, снабжающее овощами главное управление Дальстроя.
Подсобное это хозяйство обширно; в него входят несколько лагпунктов. Основной контингент здесь - женщины.
Есть в здешних лагерях, конечно, и мужчины, однако количество их невелико. В основном это инвалиды, слабосильные, старики: все те, кто был отвергнут отборочной комиссией и в результате угодил в «отсев».
Попал в такой вот отсев и я.
На комиссии меня сразу же признали временно нетрудоспособным. Что ж, в этом была своя истина: после харьковской голодовки я так и не оправился, не пришел в себя по-настоящему. И хотя прежней слабости я уже не испытывал, вид у меня все же был достаточно скверный.
Тщедушный и тощий, с бледной шелушащейся кожей, с выпирающими дугами ребер, я предстал перед медиками, и тотчас же кто-то из них махнул небрежно рукою: «В слабосилку!»
А затем прозвучало слово «Тауйск».
Стоявший рядом со мною Рыжий шепнул мне, посмеиваясь и мигая:
— Ну, вот, старик. Ну, вот. А ты все ныл, на судьбу роптал… Наконец-то и тебе досталось мясо в супе! Да еще какое - хо, го!
Мы прибыли в лагерь вечером, в лиловый час снегопада. Со мною был еще один списанный в отсев доходяга - пожилой, приморенный, страдающий одышкой. И сразу же, как водится, конвоиры отвели нас в баню.
Утомясь и промерзнув за день, мы долго с наслаждением мылись, скреблись, обливались горячей водою. Мы находились одни в просторном этом помещении; здесь было тихо, полутемно… Затем разомлевшие, размякшие, пошлепали босиком в предбанник. И обнаружили вдруг, что наше нижнее белье исчезло.
— Черт возьми, - озадаченно пробормотал мой спутник, - неужто тут шкодники поработали? Хорошо хоть верхнее не тронули - там у меня гроши…
Он торопливо кинулся к брошенному на лавку бушлату - развернул его, ощупал подкладку. И затих, успокоенный. Я сказал, раскуривая папиросу: