БЛАТНОЙ
Шрифт:
— Точно, - кивнула она.
И кто-то со стороны добавил:
— Передком воруем, жопой притыриваем.
— Не откуда вы взялись?
– подивился я.
– Который месяц живу тут - о вас и не слыхивал.
— А нас тут раньше и не было, - сказала Алена.
– Мы всего неделя, как прибыли. Из Ягодного - знаешь, может?
— Слышал, - отозвался я.
— Ну, вот. Оттуда. Приехали, а здесь только и разговоров, что о тебе… Шутка ли - живой мужик в зоне ходит!
Она вдруг хихикнула, обнажая черные, прореженные цингою зубы.
— Мы уж третий год мужского запаха не слышали. Ну, ясное дело - решили попользоваться.
— И… как же вы решили?
– спросил я, мрачнея.
— Да очень просто. Кому добрая карта выпадет - тому и фарт держать.
— Вы что же - разыграли меня?
— Ну, ясно.
— И кому ж эта карта выпала?
— Мне, - сказала она, поигрывая бровью, - Мне, лапочка. Мне!
Алёна привстала и потянулась к столу. Халатик ее (он был много выше колен) приоткрылся, полы его разошлись… Белья под ним не оказалось.
— Давай-ка выпьем, - проговорила она. Взяла со стола бутылку, плеснула из нее в стаканы и затем, подавая один из них мне, сказала:
— Тащи! Бросай в кишку!
Мы разом подняли стаканы. Я медленно выцедил водку, утерся. Сейчас же мне услужливо подали закусочку - кусок копченой рыбы.
Прожевывая ее, я огляделся.
В бараке царила напряженная, пристальная тишина - такая же, как в театре перед началом спектакля. Да, в сущности, так оно и было! Рассевшись на нарах, женщины (их здесь было что-то около двадцати) жадно смотрели на нас с Аленой, перешептывались меж собою и явно чего-то ждали.
— Что это вы все примолкли?
– пробормотал я стесненным, сдавленным голосом.
— А тебе хочется, чтоб шум был?
– насмешливо спросила Алена.
— Ну, не шум, - я пожал плечами.
– Но все-таки… Как-то уж очень мрачно здесь у вас. Скучно.
— Сейчас будет весело, - кивнула Алена.
Она помещалась теперь вплотную ко мне; халатик ее по-прежнему был распахнут, и тусклый отсвет лампы скользил по ее животу, лежал на раздвинутых коленях.
— Заделаем музыку… - она мигнула мне.
– Ладно!
– и затем, отворотясь на минуту, призывно щелкнула пальцами.
– Эй, Сатана, ты где?
— Здесь, - отозвался голос с нар.
— Возьми гитарку, спроворь что-нибудь.
— А что - к примеру?
— Н-ну, про это… Про любовь… Сама должна понимать, - Алена резко взмахнула рукой.
– Делай!
И вот в тишине, в прокуренном бараке, дрогнули струны, потекла мелодия старинной воровской ростовской песни:
А ты не стой на льду, Лед провалится. A нe люби вора. Вор завалится. Вор завалится, будет чалиться, Передачу носить не понравится…У Сатаны был чистый и сильный голос. Гитара в ее руках звучала надрывно и трепетно.
Эх, пить будем и любить будем, А беда придет - бедовать будем…Вслушиваясь в песню, Алена затихла, затуманилась, приникла ко мне. Потом проговорила медленно:
— Видишь, как тебя ублажают! Сидишь, словно король на именинах. То того тебе, то этого… Ты хоть ценишь?
— Ценю, - сказал я.
— Тогда еще по одной, а?
Она снова наполнила стаканы. Мы выпили, и я почувствовал, как поднимается в груди моей хмельная жаркая волна. Стало весело и легко.
Голова пошла кругом. И уже я сам, не дожидаясь приглашения, потянулся к бутылке.
— Эх, Аленушка, - сказал я, обнимая се одной рукою и держа в другой стакан, наполненный до краев.
– Хорошее, вообще-то, у тебя имя… Как в сказках.
— Хорошее, - кивнула она.
– Да я и сама тоже гожусь. Разве не так?
Рука моя лежала на ее плече; худое и щуплое, оно было обнажено. Халатик сполз, опустился, и Алена не пыталась его поправить.
Я залпом выпил водку, отдулся. Сказал, поглаживая се ладонью:
— Годишься, конечно. Только вот тощевата малость. Костями колешься. Но эт-то ничего… Беда небольшая.
— У кости мясо вкуснее, - усмехнувшись, ответила она и посмотрела на меня в упор. Глаза у нее были темные, мерцающие, жаждущие.
— Что ж, - сказал я, - раз пошла такая пьянка… Давай! И я, привстав, огляделся, отыскивая в бараке место поукромнее.
— Идем-ка вон туда - в уголок.
— А зачем?
– проговорила она медленно.
— Ну, как зачем?
– удивился я.
– Или ты, может, не хочешь?
— Хочу. Но почему же в углу, в темноте?
— А где же?
— Здесь, - сказала она и шевельнулась, уминая задом подушки.
— Но ведь мы на виду, - сказал я.
– На нас смотрят.
— А пускай!
– она небрежно повела плечиком.
– Нам-то с тобой это не помешает, а девочкам - интересно.
— Так ты что же, хочешь им сеанс выдать?
— Ну, да, - сказала она просто.
– А почему нет? Такое не каждый день выпадает. Пусть они хоть поглядят, отведут душу… Да ты не тушуйся, миленький. Ты на них не обращай внимания, не отвлекайся. Делай свое дело… - она проворно легла навзничь - раскинулась на подушках.
– Делай, ну!
На какое-то мгновение я растерялся, но только на мгновение. Я ведь был пьян. Пьян тяжело, беспросветно. Голова у меня кружилась, и мысли дробились и путались, и от хмеля, от близости женщины, от надрывной и щемящей музыки - от песен Сатаны - от всего этого было мне сейчас горячо и томно.
«В конце концов, - подумал я устало, - какая разница? Хотят смотреть - пусть!»
Я склонился к Алене и тотчас же невольно забыл обо всем. Звуки померкли. Время остановилось.