БЛАТНОЙ
Шрифт:
— Какой еще лепила?
– рассеянно, озирая доску, спросил Девка.
— Главный. Начальник больницы.
— А ты что, знаком с ним?
— Да нет. Просто я недавно заходил в больничку - ну и разговорился там с одним парнем. Ты его знаешь, наверное…
И тотчас же я осекся, выронил окурок. Я чуть было не проговорился, не назвал имя Реутского… А делать этого было нельзя. Никак нельзя! Стоило мне только привлечь к нему внимание - и все могло бы рухнуть, обернуться бедою. В конце концов, ушел он на этап не так уж далеко; в случае надобности
— О ком ты говоришь?
– поинтересовался Девка.
До сих пор он разговаривал, глядя вниз, на шахматы, теперь вдруг посмотрел на меня в упор.
Я полез, кряхтя, под стол за окурком. Достал его, повертел в пальцах и выбросил. И поспешно сказал, раскуривая новую папироску:
— А впрочем, вряд ли ты его знаешь… Это ведь так, мелкий придурок. Я с ним, в общем-то, случайно познакомился, мимоходом.
— А в больничку зачем заходил?
— Лешего хотел повидать.
— Ну и как?
— Видел, - кутаясь в дым, ответил я, - видел… Не приведи Господь! Вспоминать и то невмоготу. С души воротит.
— Он что же - все жрет?… Питается?
— Жрет. Три раза в день - регулярно. Весь какой-то черный стал, обугленный.
— Еще бы, - усмехнулся Девка.
– Небось, почернеешь.
— Как он только выдерживает, - я развел руками.
– Там от одного запаха загнуться можно.
— Ничего-о, - протянул лениво Девка, - выйдет на волю - отдышится.
— Ну а если не выйдет? Если его не сактируют, тогда как? Лепила этот, насколько я знаю, ему не верит, сомневается. Нарочно, негодяй, три раза в день дерьмом кормит - экспериментирует, понимаешь ли, проверяет.
— Неужто не верит?
– поднял брови Девка.
– Ай-яй! Тогда дело плохо.
— Вот так и получается, - сказал я, Ленина кто-то втихую устряпал… Неизвестно кто… Ну а этот дурак губит себя сам! Собственными, так сказать, руками!
Приятель мой сидел, все так же сгорбившись, вытянув шею, посматривая на меня из-под пушистых своих ресниц. И я уловил в его глазах какое-то напряжение, какую-то глубинную, смутную мысль.
— От чьей руки Ленин помер, это, конечно, неизвестно, - сказал он медленно.
– Но вот кому это на руку - понять нетрудно.
— Кому же?
– прищурился я.
— Тебе!
— Что-о-о?
– сказал я, привставая.
— Да, да, - повторил он, - тебе!
– и небрежно махнул рукою.
– Ладно, не суетись. Мы одни, никто нас не слышит. Ты мне вот что объясни - только честно, по-свойски…
— Ну?
– я склонился к нему, оперся кулаками о край стола.
— Объясни: зачем ты его убил?
Слова Девки ошеломили меня. Я тяжело опустился на заскрипевшую скамейку. Затем спросил сдавленным голосом:
— Ты это что - серьезно?
— Да уж серьезней некуда.
— Но… Почему ты так решил?
— Да так, - он усмехнулся, вздернув верхнюю губу.
– Больно уж ловко ты конями
– покосился на доску, потрогал кончиками пальцев шахматные фигуры.
– Удаются тебе кривые хода, удаются…
— Слушай, - нахмурясь, сказал я тогда, - кончай свои шуточки! При чем здесь эти дурацкие хода? Если ты что-нибудь знаешь…
— Ничего я не знаю, - пожал он плечами.
– Просто так мне кажется.
— Если кажется, - проворчал я„ - надо креститься.
В этот момент кто-то за моей спиною проговорил хрипловато:
— Ну, как у вас тут, братцы? Чей верх?
Я живо обернулся и увидел Рыжего. Сутуловатый и щуплый, с костлявым, поросшим медной щетиной лицом, он навалился на меня, оперся о мои плечи.
— Перевес, кажись, на твоей стороне, Чума, - проговорил он, помедлив.
– Ну да; ну да. Точно!
— Ну, это как сказать… - Девка поджал в усмешечке губы.
– Перевес пока небольшой. А счастье, оно сам знаешь, переменчивое.
Отвлекшись невольно от шахмат, мы теперь вновь и с явной неохотой вернулись к игре. Былой азарт был уже утрачен; мы оба играли вяло, думали каждый о своем. И в результате эта партия наша окончилась вничью.
Ночью я лежал на нарах, ворочался и никак не мог уснуть. Мне было просторно лежать. Места, занимаемые некогда Лешим и Лениным (они располагались по обе стороны от меня), места эти были теперь пусты. Я остался один в полутемном нашем углу.
Хотя нет - не один. Ушедшие по-прежнему были со мною, мерещились мне и мешали забыться. Я попеременно видел то жуткий, немой силуэт сибиряка, то лицо Володи Ленина - распухшее, судорожное, неживое. Видел их обоих и размышлял об их участи. И с тоскою, с отчаяньем думал о собственной своей судьбе.
Судьба вела меня по тем же путям… То, что случилось с этими двумя, было, в принципе, уготовано и мне. Третьего варианта я не видел, не угадывал. Просвета не было. При всех обстоятельствах мне предстояло погибнуть, кончиться. Погибнуть от ножа или от петли. Или же - угодить в больничную палату.
В сущности, я испытывал сейчас приступ той самой, погибельной тоски, что когда-то впервые посетила меня на Кавказе и с тех пор преследовала повсюду.
Кто- то тронул меня за рукав. Я вздрогнул и увидел Девку.
Он, как всегда, улыбался. На щеках его подрагивали ямочки. Верхняя губа приподнялась лукаво и хищно.
— Не спишь, старик?
– дохнул он мне в ухо.
— Н-нет, - сказал я.
— Поговорим?
— Ты все о том же?
— Да, понимаешь, хочу уточнить…
— Чего тут уточнять?
– я оперся на локоть, потянулся за спичками. И потом, прикурив, сказал: - Все твои домыслы - бред. Ты же ничего не можешь доказать!
— Да чудак-человек, - зашептал, склонившись ко мне, Девка, - я вовсе и не собираюсь ничего доказывать. Я тебе не враг, наоборот! Просто интересно… Зачем?