БЛАТНОЙ
Шрифт:
Нет, чифир в этом смысле куда надежнее и вернее! Он поддерживает в пути и на привале. Он помогает коротать в тайге томительные долгие ночи. Веселит усталых людей - будоражит их и побуждает к долгим беседам. Потому-то он так и популярен на востоке страны. И не только среди туземцев, но и среди пестрого населения арктических лагерей.
Особенно много чифиристов среди блатных. Напиток этот является для них как бы своеобразным наркотиком. Его пьют с наслаждением, смакуя каждый глоток. Пьют обычно не с сахаром, а с солью. Еще лучше годится здесь копченая рыбка. Если добавить к этому хорошую
Этот букет, конечно же, способен оценить не каждый; тут нужен знаток, нужен истинный любитель.
Такими вот знатоками были почти все мои приятели, в том числе и Девка, и Рыжий. Да и сам я тоже понимал в этом деле - любил посидеть, подумать над кружкой горячего чифирку.
И теперь, расположившись на нарах, я неспешно цедил сквозь зубы густую пахучую влагу. Смаковал ее. Закусывал копченой рыбкой. Дымил папиросами - хорошими и крепкими, добытыми вместе с закуской у поваров на итээровской кухне.
И молчал. Упорно молчал, несмотря на то, что мог бы при желании рассказать ребятам немало интересного…
Мог бы открыть им всю правду и объяснить, каким образом удалось Ленину обрести свой опиум.
Он получил его честно; он никого не обманул и не предал! Злополучный этот флакон с лекарствами передал ему Сема Реутский. Перед отъездом Сема все-таки успел заскочить в карцер. И я был свидетелем этому. В то самое утро я успел побывать в больничном бараке…
Я оказался там совершенно случайно; проходил мимо и вспомнил вдруг о Лешем. И тотчас решил его навестить. Леший помещался в отдельной палате, в самом конце коридора. И первое, что ощутил я, проникнув туда, был запах. Тошнотворный запах дерьма. Сокрушительный и едкий аммиачный смрад.
Крепко зажимая нос ладонью, переступил я порог и увидел Лешего. Он сидел в углу на краешке низкого дощатого топчана. Темное, изрытое глубокими морщинами, лицо его было опущено, кисти рук безвольно свисали промеж расставленных колен.
Я окликнул его раз и другой, но он не ответил, не шевельнулся, только чуть покосился на меня из-под нависших бровей, сверкнул белками и погасил взгляд.
В комнате было полутемно; сквозь зарешеченное окошко сочилась белесоватая сумеречь, клубилась у стен и размывала, затуманивала очертания предметов. Я не разглядел, не приметил деталей. Но общий вид помещения и фигура Лешего (сгорбленная его поза, его немота, его запекшееся темное лицо) и, главное, чудовищный, невыносимый запах - все это запомнилось мне надолго.
По сей день стоит только подумать об этом, на мгновение углубиться в былое, и сразу же передо мною возникает больничная палата, силуэт Лешего, смрадный, мерзостный полумрак…
Вот так, с перехваченной глоткой, пошатываясь и почти не дыша, выбрался я тогда в коридор. Торопливо закурил. И, удрученный, двинулся в выходу.
И у самых дверей - лицом к лицу - столкнулся с Семой Реутским.
Внимательно посмотрев на меня, Сема спросил:
— Что с тобою, старик?
— Да понимаешь, - пробормотал я, задыхаясь, - я сейчас у Лешего был…
— Ах, у психа!
– он усмехнулся.
– Ну и как?
— Поневоле сбежишь, - ответил я.
– Не представляю, как он там сидит. Как выдерживает?… Ведь задохнуться можно! Послушай, - я взял его за рукав.
– Почему?…
— Ну, как почему?
– Сема пожал плечами.
– Как почему? Ты же сам знаешь, что он жрет, чем, так сказать, питается.
— Знаю, - кивнул я, - но все-таки… Ему что же - специально приносят?
— Вот именно! По приказанию главврача. Он как увидел Лешего, сразу решил, что тот косит. Ну, и нарочно, сволочь, распорядился. Пускай, говорит, жрет. Пускай этот вариант оправдывает. Я его, говорит, отучу хитрить. Нравится дерьмо - что ж, ладно. Будет получать регулярно, три раза в день. Посмотрим, что он запоет.
Реутский умолк, наморшась, и затем, придвинувшись ко мне вплотную:
— Мне все же непонятно, - проговорил он, понижая голос.
– Этот Леший, что, в самом деле, косит? Или, может, он болен по-настоящему?
— А черт его знает, - уклонился я. Сема хоть и хороший был парень, свой парень, но все-таки открывать блатные секреты таким, как он, было нельзя, не положено.
– Ты ведь медик, тебе и карты в руки, - я сказал так и сейчас же добавил: - А что тебя, собственно, смущает?
— Да вот именно то, что Леший, с одной стороны, никак не походит на настоящего шизофреника. Понимаешь? Не укладывается в рамки. Ни под какую категорию его не подведешь. А с другой стороны, это самое дерьмо… Какой же нормальный человек станет его есть? Да еще так, как Леший.
Безотказно, старательно, три раза в день… Три раза! Ты только подумай!
— И неужели безотказно?
— В том-то и дело.
— Но послушай, - сказал я, - раз уж он и в самом деле таков, значит, что-то есть. Ты же сам говоришь: ни один нормальный человек так не смог бы… Какую-нибудь комиссию ему назначат все же? Должны? Как ты думаешь?
— Конечно, - махнул Сема рукой.
– Если так будет продолжаться… Главврач прямо заявил: или я его разоблачу, расколю, или же - открою новый случай в психиатрии. И так и эдак - все равно истина сокрыта в дерьме. Чем больше его Леший сожрет, тем лучше… Вот как он заявил! Он негодяй, конечно, подонок. Но человек опытный, этого от него не отнимешь! И, что самое печальное, неглупый.
— Значит, истина сокрыта в дерьме, - повторил я медленно.
– Что ж, кое в чем он, пожалуй, разбирается - твой начальничек! Он у тебя философ, Семка.
— Он во многом разбирается, - уныло подтвердил Сема Реутский.
– И на этап я сейчас ухожу из-за него! Из-за этого философа!
И сейчас же он заспешил, засуетился - вспомнил, что до отправки на этап остается всего лишь часа полтора…
— Времени в обрез, а дел уйма, - сказал он, торопливо прощаясь со мною.
– Надо в каптерке побывать, сдать кое-какое барахлишко. Потом получить у нарядчика старый должок, да еще успеть заскочить в карцер. Там один тип сидит - из ваших. Прислал мне ксивенку: просит желудочные капли. Он у меня раньше бывал, я его вообще-то знаю. Только вот кличку запамятовал, - Сема сощурился, покусал губу.
– Какая-то партийная. Не то Сталин, не то Берия… Нет, скорее - Ленин.