БЛАТНОЙ

Демин Михаил

Я никогда еще не видел Лешего таким возбужденным. Он разошелся не на шутку; изрытое глубокими морщинами лицо его побагровело, взялось густыми пятнами.

— Да к тому же еще сучня… С ней, конечно, ладу не будет. Тут борьба насмерть. Или - или. Или они нас - на колбасу, или мы их - на котлеты… Середины нет.

— Вот, вот, - подхватил Ленин, - я об этом как раз и толкую.

— Что ж, ты прав. Но, черт возьми, как все это отвратно! Для молодых, для таких, как ты или Девка, для вас эта жизнь в новинку… Ну а мне она давно уже обрыдла.

Я ей по горло сыт.

Наклонясь над краем нар, Леший сплюнул шумно. И затем ребром ладони провел по жилистой шее своей, по хрящеватому кадыку:

— Вот так вот сыт!

— Что-то я не пойму, - медленно сказал тогда Ленин.
– Уж не думаешь ли ты завязать, отойти от нас, а?

— Завязывать мне не к чему, - устало отмахнулся Леший.
– Как теперь завяжешь, как отойдешь?
– он как-то сразу сник, увял, расслабился.
– Что я могу? Только замки курочить. А переучиваться - поздно. Нет, я к своему ремеслу присужденный навечно. Каким был, таким, видать, и кончусь. Только вот хотелось бы в покое…

— И где ж ты этот покой сыскать думаешь?
– спросил Девка.
– Им тут, батя, и не пахнет. Тут кровью пахнет. А покой - он где? Разве только на коечке, в санчасти, да еще на том свете.

— Да-а-а, санчасть, - мечтательно протянул Леший, - затесаться бы туда. Замастырить какую-нито болезнь! Вот только какую? Самос главное, чтобы все было без промаха…

— Ну, если хочешь наверняка, - сказал из угла Ленин, - коси на сумасшедшего. Способ старый, испытанный. Сумеешь доказать, что ты псих, на свободу пойдешь. Психов актируют с ходу.

— Да, но как доказать? Как вообще это делают - с чего начинают? Эх, знать бы…

— А чего тут знать, - усмехнулся Девка.
– Дело плевое, простое. Ты говорил, что всю жизнь дерьмо хлебал… И еще, мол, придется. Так?

— Ну, так.

— Вот и хлебай теперь! По-настоящему! Начни его жрать - и лады; тут уж никто не усомнится. Дело верное. Да к тому же еще - и витамины…

— Ладно, не трепись, - поморщился Леший.
– Ишь, скотина, чего надумал. Сам хлебай, если нравится.

* * *

Мы долго так толковали. И потом, угомонясь, каждый ворочался на нарах и думал свое… И мысли были тягостны и томны. И темны были окна барака; за ними стлалась полярная ночь. Там, повитая мглою, на тысячи верст окрест простерлась холодная неведомая земля.

Заснул я поздно и был среди ночи разбужен истошным воплем:

— Эй, урки, сюда! Скорее!

Ошалелые, плохо соображающие спросонья - что к чему, урки посыпались с нар. Ринулись к дверям и окружили стоявшего там парня.

Он стоял, привалясь спиной к дверному косяку. По щеке его и по шее шел косой багровый рубец. Телогрейка была разорвана и сплошь залита кровью.

Постанывая и морщась, потрогал он рану на шее. Пальцы его мгновенно окрасились в красное. Обвел нас помутненным взглядом и, указав окровавленной

рукою на дверной проем, сказал с коротким дыханием:

— Спите, ядрена мать, греетесь… А там сучня блатных режет!
– потом он всхлипнул и начал медленно оседать, сползая по притолоке наземь.

После освещенного барака ночная мгла показалась плотной, почти осязаемой. Полярные сполохи давно уже отплясали и выцвели. Небо теперь засевали звезды. Ледяные, далекие, они не разгоняли тьму, наоборот, подчеркивали ее еще сильнее.

Не сразу, с трудом освоился я в потемках и различил, наконец, фигуру человека, лежавшего, скорчившись, на земле, неподалеку от входа.

Здесь же маячили еще какие-то люди. Увидев шумную нашу ораву, они засуетились; сгрудились на миг, а потом рассыпались, убегая.

Не колеблясь и не раздумывая, я бросился вдогонку. За плечом моим кто-то хрипло, с присвистом, дышал. Потом, матерясь и гулко топая, поравнялся со мною Девка. В руке его поблескивало стальное лезвие. «Вот ловкач, - подумал я, - уже раздобыл где-то, вооружился! А я, как дурак, - с пустыми руками…»

— Ну, ты шустрый малый, - пробормотал я завистливо, - откуда перо? С этапа, что ли?

— Нет, - прерывисто ответил он на бегу.
– У этого взял, у подколотого. Крепко они его сделали, сволочи. Саданули не только в шею, но и в бок. А другого - видел, наверное?
– на земле, у барака… Того, кажется, - начисто, - он перевел дух и затем, толкнув меня локтем, сказал: - Видишь вот тех двух, которые слева? Я их сразу приметил. А ну-ка, давай поднажмем!

Фигуры убегающих заметно приблизились, стали отчетливее - мы догоняли их. Приятель мой рассмеялся.

Я бежал с ним рядом и торопливо соображал: «Как быть мне, что делать? С минуты на минуту мы должны столкнуться с врагами, сойтись вплотную - лицом к лицу - и что тогда? Девке хорошо, он успел о себе позаботиться. А я, безоружный, сразу же окажусь под ударом…»

От ножа, конечно, можно уберечься; существует немало рукопашных приемов, рассчитанных на такие именно случаи. И все-таки, все-таки… Недаром же ведь существует старая донская поговорка: «Казак без клинка - голый. Он - как баба с задранным подолом!»

Сейчас я чувствовал себя именно таким вот - голым и беспомощным. Сознавать это было неприятно. Из живота возник и шел по коже мерзкий щекотный холодок. Но остановиться я уже не мог: мною двигали инерция и жестокий гончий азарт.

Фигуры впереди застыли, замерли. К ним присоединилась еще одна - внезапно вывернулась откуда-то из темноты. И тогда они, все трое, поворотились к нам лицом. Очевидно поняв, что уйти от погони не удастся, суки решили принять бой.

Теперь нас разделяло всего лишь несколько шагов. Я замедлил бег и напрягся весь, заходя сбоку, наметив себе крайнюю из фигур… Вдруг кто-то цепко ухватил меня сзади за рукав и оттеснил в сторону. И, скосив глаза, я увидел Лешего - это он, оказывается, все время дышал мне в затылок.