Блаженство по Августину
Шрифт:
Здесь Аврелий еще раз убедился, насколько психологически и физиологически, — выразимся по-гречески, — важен вопрос о правильном и праведном вероисповедании. Чем меньше в человеке язычества и маловерия, тем в большей степени ему стоит надеяться на милосердие Божие. Ибо правила истинной веры догматически приводят в порядок и душевное тело и дух ободряют, оздоровляют, укрепляют, обогащают.
Зато двоеверие или в последнем случае с Оксидраком некое ушлое и лукавое многоверие ни к чему хорошему привести не могут. Как бы оно ни казалось выгодным и благоразумным кланяться во все стороны, поклоняющийся многим демоническим божествам не дождется
Оказывается, Оксидрака какое-либо пророческое видение не осенило. Говорит: с детства ни одного сна не припомнит. И Аврелия он вызвать додумался как бишь не сам, но по совету девы-пророчицы Кабиро из Мадавры, хорошо им обоим знакомой с давних лет.
Ранней весной, чуть почувствовав себя плохо, увидав признаки той же грудной болезни, что скосила его былого хозяина Палланта, перепуганный отпущенник Оксидрак Паллантиан помчался в Мадавру искать чудесного исцеления у Кабиро и ее восточных демониц — будто бы дочерей и матерей земли с небом.
Тут уж Аврелию пришлось призадуматься, насколько можно доверять пророчествам различных языческих предсказательниц, когда то ли Эритрейская сивилла, то ли ее Куманская коллега в откровении предрекли первое и второе пришествия Христа Спасителя. Кроме того, значительную апокалиптичность мы находим в необыкновенных предсказаниях других сивилл: Дельфийской, Ливийской, Персидской.
Быть может, дева Кабиро из их числа, коль скоро ей привиделся такой многозначительный сон?
По свойственному ей обыкновению она предварительно по-римски скрупулезно порасспросила болезного Оксидрака обо всех подробностях. Узнала, как он намеревается по-христиански окреститься с участием блаженного мужа Августина. Выбранила душевно за хитрозадые политеистические суеверия.
И заночевать ему в храме Кибелы не разрешила. Сама попыталась призвать видение о людях ей вовсе не безразличных, не глядя на несовместимость их вероисповеданий.
Очутилась она во сне совершенно голой в многолюдной толпе на ступенях христианской базилики. Сидит на холодном мраморе, жалко протягивает руку за подаянием. А ее никто не видит, не замечает. Все равнодушно обходят, словно каменного истукана, справа и слева; никакого внимания на досадную помеху на пути.
Один Оксидрак ее приметил, медную монетку сунул. Тут появляется Аврелий таким, каким она его помнит обнаженным четырнадцатилетним мальчишкой во время игры в гарпастон. Но вместо набивного мяча у него в руках длинный-длинный сплошь резной черный посох со странным навершием слоновой кости, где три слитые воедино крылатые рыбы держат большую черную жемчужину.
Он, не говоря ни слова, взмахом посоха приказал Кабиро вернуть медный асс Оксидраку. Положил посох на плечо и, легкомысленно насвистывая, двинулся в базилику. В дверях обернулся и мановением руки пригласил следовать за собой.
Тотчас Кабиро ощутила на себе тяжелое и богатое женское одеяние… На этом она проснулась в храме фригийской богини за час до восхода солнца.
Детально истолковать сон Кабиро не сумела или не захотела. Он ее, похоже, напугал. Пересказать его Оксидраку она пересказала и напророчила искать черный посох или хотя бы навершие с рыбами и жемчужиной. Мол, как только он преподнесет этот бесценный дар Аврелию, бледная грудная немочь с кровохарканием его навсегда покинут.
Оксидрак подивился прозорливости прорицательницы, однако следовать ее баснословной рекомендации и не подумал. Прежде всего потому что, сходив и помолившись в христианской базилике в Мадавре, он почувствовал облегчение от болезни и большой прилив сил.
К тому же, зачем ему этакая сказочная рацея: поди туда, незнамо куда, принеси, подай неведомо что?
Причем далеко ходить и ездить ему не надо. Искомое навершие-гемму он вывез из Индии несколько лет тому назад. Кесарю Валентиниану рыбы нисколько не понравились, а его родительница Юстина усмотрела в черной жемчужине дурное предзнаменование.
Жемчужину Оксидрак вынул и собирался с огромной выгодой продать отдельно. Полдюжины богатых покупателей в Италии и в Африке именно на эту индийскую драгоценность у него давно на примете.
Два месяца он мучился и маялся жадностью, пока болезнь опять еще жестче не взяла за горло. Пришлось срочно вызывать Аврелия и во всем ему покаяться.
Драгоценный дар Аврелий с благодарностью принял. Зачем ему отказом огорчать бедолагу больного, кому и так несладко приходится?
При всем при том, вдруг это дарение скрывает некое пророчество? И к Кабиро с этим не подступиться. Если отказалась давать толкование своему сну, значит, это у нее отрезано: ни связать, ни срастить…
Хотя опять же: то, что праведные связывают на земле, будет связано и на небесах…
Не совсем в данной связи, но второй для себя подарок Аврелий увидел в нежданной встрече с центурионом Горсом на форуме. Тот приехал в Гиппон жениться и обрадовался нечаянному возобновлению их знакомства, наверное, побольше, чем предстоящему счастливому бракосочетанию на девушке из хорошей семьи.
Так оно частенько бывает. Грустят женихи перед свадьбой и во время нее. Радость у них обычно потом наступает, по окончании брачных торжеств, в ночи…
Таким образом, пребывая в Гиппоне, с утра Аврелий работал над философскими сочинениями. Ближе к полудню беседовал с Оксидраком, который значительно посвежел и вроде как пошел на поправку.
А пополудни Аврелий уходил на берег моря, купался вместе с Горсом, упражнялся под его руководством во владении копьем и боевым посохом. Затем оба шли в Большие Северные термы. После обеда и разговоров с Оксидраком и его лекарями вечером Аврелий вновь приступал к размышлениям и записям.
Помимо богословских набросков к фундаментальному шестодневу никак не выходил у него из головы черный посох, привидевшийся Кабиро. Потому-то он упорно предавался воинским упражнениям с шестом, а потом пришел к мысли: отчего бы ему не завести профессорскую ферулу-посох из черного и крепкого эбенового дерева? Да и попросить какого-нибудь оперария приделать к ней драгоценное Оксидраково навершие?
Конечно же, получится вовсе не следование примеру апостольской бедности. Но если скрытно вделать в посох или ферулу длинное острие отцовского пилума, то выйдет личное оружие, каким совсем не зазорно владеть даже самому миролюбивому апостолу Слова Божия, приносящего не мир, но меч духовный. Со всем тем почему бы оружию не быть предметом основательно материальным и состоятельно субстанциональным?
И пастырским такой посох можно назвать с полным на то основанием, если профессор Августин железно пасет алюмнусов-дискипулов своих. Пускай их профессирует в его отсутствие Алипий Адгербал, но не счесть, насколько ученик не выше учителя-магистра, если последователь на письме двух немудрящих глав связать не в состоянии.