Блаженство по Августину
Шрифт:
Ваал-Хаммон, кому поклонялись в древнем Картаге и в Тевесте, выглядел не так ужасно и чревато. В старых пунийских хрониках этот кумир описывается в облике сидящего благообразного бородатого старца в долгополых белых одеждах, с черным высоким посохом. Усыпленных младенцев, порой и детей постарше, умеющих говорить, сжигали у него на коленях. Пепел и кости подбирали и торжественно с пением дифирамбов и гимнов хоронили на кладбище-тофете по соседству с торговым портом.
Надгробные камни и пунийские надписи на них я видел, малая часть из них сохранилась до наших дней. Имена там и впрямь детские, уменьшительные,
— Картаг не должен быть разрушен! — патрон Флакк прибег к старинному пуническому ругательству и вторично пришел на выручку Полигистору. Видать, изложенный им рассказ историк принял слишком близко к сердцу и припал к полусекстарию с неразбавленным крепким каламским.
— Да будут прокляты бездумные разрушители нашего города! — высказался Флакк и сдержанно продолжил ужасающую повесть далее без ярости и бешенства, нисколько не соответствующих его в принципе благодушному облику и культурнейшей обходительности.
— В ходе усугубления кровавого дикого бесчинства, мой Аврелий, мне ничего не оставалось делать после гибели маленькой Лоллии, как без промедления выставить стражу у поганого камня Аштарот. А весь рудничный эргастул заковать в цепи.
Последнюю сборную толпу рабов я закупил двумя партиями именно в Картаге.
— Тебе известно, откуда привезли этих несчастных, благороднейший Флакк? — неожиданно проявил детализированный интерес епископ.
— Большей частью галлы из Аквитании, прирожденные рабы, хочу тебе сказать, Аврелий. Людишки крепкие и чаще всего покладистые, с рудным и кузнечным делом кое-кто и раньше был знаком.
— По природе, с которою Бог изначально сотворил человека, нет раба человеку или греху, — назидательно поправил гость хозяина.
— Истинно так, прелатус Аврелий. Поэтому мною лично обещана свобода всякому аквитанскому галлу, кто ее беспорочно заслужит, не согрешит бездельем либо строптивостью.
— Исповедимо и нередко уничижение приносит пользу услужающим, — равным образом наставительно согласился епископ. — Вели объявить всем, благороднейший Флакк, на закате по окончании повечерия, благословенного частицей мощей Святого мученика Стефана, у часовни Воздвижения Креста Господня я буду исповедовать всех того желающих катехуменов и полнозначно окрещенных.
Хозяину хватило лишь одного взгляда в сторону Аппелеса, чтобы тот тут же отложил рисовальные принадлежности, низко поклонился епископу и оставил триклиний. Тем временем Флакк возобновил внешне очевидное следственное изложение, все еще требующую целого ряда неопровержимых доказательств и непротиворечивых ясных, даже очевиднейших свидетельств.
— Едва ли нам тут стоило полагаться на бдительность тевтонских внутренних стражников, мой преподобнейший Аврелий. Допускаю, два негодяя напились крепкого мерума и до рассвета всю свою четвертую вигилию мертвецки проспали в каверне у теплого источника, когда неизвестные изверги вырывали внутренности у похищенных из моего дома рабыни с дочерью. Оба охломона, кстати, клянутся, как будто некто наслал на них сонный морок, и куда-либо от камня под дубом они ни на минуту не отлучались.
Между тем совсем некстати после убийства маленькой красавицы Лоллии по всей округе поползли тревожные слухи: язычники-пунийцы принялись как бы вновь поклоняться древним кровожадным богам, принося в жертву христианских детей. Указывали и на следы детского кладбища поблизости от кровавого камня Аштарот.
Тень подозрения, естественно, пала и на меня, но более всего на Полигистора, с моего указания присматривающего за тайными язычниками-двоеверцами. В том и моя вина, если мы оба закрывали глаза на суеверные и малопристойные весенние обряды пунийских женщин, напоминающие вакхические мистерии. Время от времени на том же камне-бетиле они суеверно сжигают случающиеся выкидыши, а родовой послед и обрезанную пуповину у наших повитух в обычае зарывать на древнем тофете.
Злополучный пунийский камень я хотел расколоть, расплавить или просто сбросить в пропасть еще в декабре. Но рабы и колоны, христиане и язычники в трагедийном хоре, как один, на коленях умоляли меня не посылать их на работы к проклятому камню. Я и не настаивал, потому что надумал впотай разрушить его едкими жидкостями, да и начал понемногу воздействовать на него. Он у меня уже треснул в нескольких местах.
Но и этой малости мои всезнающие рабыни и Катаскева Эпона меня слезно просили не делать. Не приближаться-де на полет стрелы к злосчастному таинственному женскому камню, наносящему, мол, непоправимый урон крепости мужского естества и детородной силе мужества.
Как видишь, Аврелий, естественных подозрений и демонских суеверий у моих людей предостаточно. А тут еще после убийства рабыни Зенобии с потомством намного раньше подобающего перволетнего времени на старом пунийском дубе невесть почему, необъяснимо появилась молодая листва.
По другим кривотолкам, какие собрал мой Полигистор, выходит, словно бы принесение в жертву христиан угодно древнейшим природным богам. Потому, дескать, демоны или оборотни-медведи, натурально, предприняли охоту на поклоняющихся Иисусу.
Добавило пищи пересудам и новым листьям такое же ритуальное убийство пресвитера Тротима с монахами. Дескать, пунийские боги-демоны замечательно насыщаются христианской кровью, и ауспиции сулят летние дожди, высоченные травы и хороший урожай.
Какими бы они ни были донатистами и плохими католиками, проповедника и его компаньонов тайно и незаметно выкрали из усадьбы, где они остановились на ночлег. Не помогла и готская стража у дома, и часовые у зловещего камня.
Два моих надежных храбрых алеманна, приставленные к языческому жертвеннику, очертя голову рванулись за каким-то медведем. Не то оборотня, не то человека не догнали. По их словам и клятвам, непонятным образом заплутали в исхоженных горах, заблудились, охломоны, в трех соснах. Будучи под пыткой и под замком, непоколебимо стоят на своем.
В то же время готы на пристрастном допросе единодушно показали, что обнаружили исчезновение пресвитера и монахов лишь на рассвете. Причем один из них клятвенно заверяет, будто бы под утро разговаривал с самим Тротимом и получил у него отеческое благословение.
— Новейших христианских мучеников, мой эквит Флакк, должным чином помянем в середине завтрашнего светлого дня. Прикажи, будь добр, собрать к полудню всех без исключений и изъятий стражей, рабов и колонов Ферродики к месту мученической кончины наших братьев и сестер по вере. Завтра я там решил провести молебствие в нагорной евангельской простоте и природном благоволении.