Бледное солнце Сиверии
Шрифт:
— Ку-ку, ку-ку…
Мила встала и прислушалась. Бабушка ей говорила, что кукушка может поведать, сколько проживёт человек. Надо только спросить.
— Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить? — не очень громко сказала Огонькова.
Ветерок трепал её тонкие волосы, нежно гладил по лицу.
— Ку-ку (раз)… ку-ку (два)… ку-ку (три)…
Мила тихо считала. Птица продолжала кричать…
Хорошо… Как же тут хорошо. Ни тебе сиверийских морозов, не унылых хвойных лесов.
— Ку-ку (двадцать четыре, как уже много)… ку-ку (двадцать
Огонькова присела на траву. Мягенькая, как ковёр… Это тебе не холодный снег да лёд… Это Умойр… Вон на пригорке виднеется замок Каргаллас…
Родина. Здесь даже запахи другие. И птицы поют по-особому… Тут мягкие зимы, всегда радостные весны… Летом буйство трав. А дождливой осенью хорошо сидеть у широкого окна и мечтать…
— Ку-ку (тридцать два)…
Мила втянула носом воздух и от удовольствия закрыла глаза.
Вот бы жениха себе найти. Чтоб высокий черноволосый… Вот именно такой!
Как Марк? — спросила Огонькова сама у себя. — Нет, Марк глупый… дразнится постоянно… А Вера завидует. Говорит, что тот в меня влюблён. Если бы это было так, то он бы не задавался…
— Ку-ку (тридцать четыре)…
Чья-то тяжёлая рука легла на плечо. Мила хотела обернуться… но боялась… Она знала, кто за ней пришёл.
Свет солнца заслонил тёмный мужской силуэт.
Тут же замолкла кукушка. Резко… неожиданно… Набежали тучи…
Сердце забилось сильнее. Стало страшно… и грустно.
— Уже пора? Так быстро? — чьи-то холодные глаза заглядывали прямо в душу.
Презрительный взгляд… Такой только у смерти.
— Иду… Иду… сейчас иду… — со вздохом проговорила Мила.
Я наклонился, глядя ей в лицо. Кажется, урядница что-то бормотала, но мне ничего не удалось разобрать из её шепота.
Взгляд Огоньковой застыл. Она вздохнула и замерла. На губах осталась странная улыбка… Вроде и не печальная, но и не радостная. Я такую уже где-то встречал… Хоть убей, не могу вспомнить. Но точно встречал…
— Как она? — подошёл Егор Хватов.
— Всё… кончилась…
Я поднялся и струсил с коленок налипшую грязь вперемешку со снегом. Егор тяжело вздохнул и, кажется, зашептал молитву.
В моей душе ничего не отозвалось. Люди рождаются, живут и умирают… Таков закон этого мира. Никто не живёт вечно. Даже те же Великие Маги: так или иначе смерть настигает и их.
— Пора уходить, — холодным тоном проговорил я. Хватов послушно кивнул головой. — Орки когда-нибудь вернуться от «ворот» и будут крепко мстить.
Егор скривился и вытер испачканное в чей-то крови лицо.
— Надо, значит надо, — пробормотал он, о чём-то печалясь.
Я повернулся к подошедшим ратникам.
— Такой человек ушёл… — начал десятник Мирон. — Какая бы урядница ни была, но всё же я запомню её только с хорошей стороны.
— Да-да, — закивали головами ратники, глядя почему-то на меня.
По идее, мне тоже полагалось сказать последнее слово:
— В свои последние
Повисла пауза. Ратники потупили взор, глядя кто куда.
Пора уходить, — повторился я, уже обращаясь ко всем. — Выполним последнюю волю Огоньковой и в дорогу.
Наш путь лежал на север через тундру. До астрального порта было около трёхсот вёрст. Трудных вёрст…
Часть 5. Поправший смерть
1
Гордей Зубов, командор новоявленного сиверийского порта, был в очень плохом расположении духа. Он ещё утром встал с мрачными мыслями о том, что до сих пор не в силах изменить уклад своей жизни. Уже не молодой, а своей дороги так и не нашёл. И, казалось бы, ведь старается, и целью задался благой, а всё одно толку никакого.
В отличие от остальных командиров, так или иначе застрявших на карьерной лестнице, и начавших потихоньку спиваться, или напротив — «врастать в землю», Гордей всё ещё изредка тешил себя мыслью, что когда-нибудь…
Он очень любил это слово. В его мечтах обычно так всё и начиналось: когда-нибудь… и понеслось.
Сегодня он тоже проснулся и по привычке потешил «когданибудьщиной». Однако удовлетворения не получил, скорее, больше рассердился.
«Дурак дураком! — командор пнул ногой дверь. — Старый болван!»
Оделся, привёл себя в подобающий чину вид, хорошо и сытно поел, но… но противный «червячок» уже влез в разум, и опять начал грызть его, вызывая неприятие сложившейся вокруг ситуации, а вместе с тем и глухое раздражение от того, что ничего толком не сделано, и, по сути, не сделается.
— Надо смотреть правде в лицо, так оно и будет, — Гордей одним махом осушил кружку с горячим чаем.
Раздолбав всех, кто попадался на пути, он спустился с корабля и как обычно пошёл вдоль берега. Каждое утро, не смотря на погоду, командор совершал пешие прогулки до джунского портала и обратно. Это позволяло несколько успокоить сумбур в голове, настроиться на работу.
— Вот бестолочи! — заругался Гордей.
Его сухая вытянутая фигура одиноко брела среди разбросанных деревянных клетей.
— Говорил же ещё вчера всё убрать под навес. Эй, Макар! И ты… — из памяти выпало имя второго солдата. — Подите сюда оба, живо!
Воины нехотя приблизились к командору.
— Какого хрена это тут делает? — грубо начал Гордей. — Отнести под навес. Третий день на берегу валяется, а всем на это насрать! Так, что ли, Макар? Чего молчишь, как… как..?
Тут память словно ожила, и из её глубин вынырнуло имя второго воина, прибывшего в начале зимы — Первосвет. Кажется, он был из Темноводья. В Орешке чем-то «отличился», теперь сослали в Сиверию белых мух гонять.