Бледное солнце Сиверии
Шрифт:
Фрол тяжело вздохнул и отчего-то посмотрел на мертвого наёмника.
— А конец всё одно один, — сказал он, чуть погодя. — Ты знаешь, а я даже начинаю тебе завидовать, Бор. Всю жизнь мечтал быть независимым ни от кого, а всё приключилось наоборот…
— Позволь вопрос, — начал я. — Что ты хочешь в Проклятом Храме? Зачем туда пошёл? Только ответь честно.
Фрол усмехнулся и посмотрел на флягу. Я снова плеснул в кружку Лузге, а потом протянул флягу экспедитору. Тот снова сделал глоток и вернул её мне.
— Вы с Лузгой
— Зубровкой, — поправил наёмник, заливая её в рот.
— Ну да, ну да… А я до сих пор ни к чему в этой жизни не готов. Могу только «потреблять» за счёт других…
Фрол грустно заулыбался. Он сейчас походил на какого-то глупого дурачка.
— Зачем я мне Проклятый Храм? Думаю, Бор, ты итак догадался. Конечно, из-за золота.
Я улыбнулся.
— Не буду скрывать: я много кому должен… И не мало должен, — говорил Фрол. — А если верить записям Крюкова, там, в Пирамиде, столько золота, что я не только со своими долгами разберусь, но и смогу начать жить сызнова.
— Как и все мы, — бросил Лузга.
— А откуда ты, Фрол? — спросил я.
— С Форокса, — неохотно ответил тот. — А ты?
— С Ингоса. Грёнефьел-фьорд. Слыхал?
Экспедитор развёл руками. Мы обернулись к помрачневшему Лузге. Он долго шамкал губами, глядя на костёр, а потом ответил:
— Моего аллода уже нет… Совсем нет… Если вас интересует, зачем мне золото, то я отвечу: на Умойре есть небольшой хуторок — Дубичи. Хочу его выкупить и… Ладно, не тревожьте мне душу, Бор. Лучше наливай!
Я снова откупорил флягу. Лузга стал мрачнее тучи, да и Фрол был не лучше.
Ну что ж, хотя бы честно ответили. А то все эти слова про «благо для Лиги» да им подобные уж слишком пованивали.
Лузга быстро проглотил содержимое своей кружки, но я видел, что внутренняя боль от него не отступала. Тоже касалось и Фрола. Тот уж совсем стал мрачным.
— Мне золото до не надобности, — заявил я.
— Мы так и подумали, — кисло улыбнулся Фрол. — Особенно после слов про «судьбу». Ты, Бор, уж слишком прямолинеен. И честен. Но вполне достоин восхищения… Мы с Лузгой погрязли в своих проблемах, в своём прошлом. А ты свободен. Вот уж кому надо завидовать… Как ты там говорил: «Лишнее отсеется»?
Лузга вдруг протянул кружку с каким-то вызовом, что я сразу понял, зубровка ударила ему по мозгам.
Я ему не нравился, это факт. Вообще не нравился. Тут к гадалке не ходить, думаю, что дело в банальной ревности.
Экспедитор, углублённый в свои мысли, ничего вокруг не замечал. Он сидел, прижавшись спиной к валуну, хмуро глядя прямо перед собой.
Я налил зубровку. Лузга поболтал содержимое кружки и одним махом залил его в рот…
«Бор… Ну и имя, — думалось ему. — Вот пью с ним, а чуть что — зарежет, даже не задумается… Гляди, какие у него злобные глаза. Аж оторопь берёт».
А ведь и сам Лузга когда-то таким был.
Но вот уже ему и сорок шесть лет, и, казалось бы, возраст ещё такой, что чувствуешь себя полным сил, а мысли нет-нет, да откатятся к прошлому.
Лузга совсем недавно стал замечать за собой привычку говорить что-то вроде: «Не та уже Кания, ох, не та!» А это говорило только об одном: разум начинал стареть. Тело полно сил, руки-ноги ещё не дрожат, но душа поизносилась. Сильно поизносилась.
А этот Бор хорош! Ох, хорош! Понятно, чего Фрол так к нему «тянется»… тут обижаться не следует. По честному не следует. Во-первых, он и моложе, и сильнее, да и злее, что скрывать. А я уж и жирком оброс. Вот Фрол к нему и тянется.
Северянин снова налил умойрской настойки и уставился своим ясным пронзительным взглядом прямо на Лузгу. Такое ощущение, что он видит насквозь, до самой печёнки.
И снова все трое выпили молча.
Крепкая же зараза, — чуть скривился Лузга. — Аж в голову стукнула.
Сорок шесть лет и всё Лузга да Лузга… Одни прозвища у нас у наёмников: Кабан, Зуб, Трутень… Лузга.
Тьфу, ты! Аж противно! Не человек, а шавка подзаборная. Это в молодости казалось крутым: и кличка, и прозвище, лишь бы пострашнее. А сейчас совсем наоборот: кого буду вспоминать, как называть? Лузгой? Никто ведь не вспомнит, что он Прохор. Да и кто вспомнит-то?
«Карьера» последнего началась, как только он в таверне вполне намеренно убил своего… второго по счёту человека. Лузга тогда был стройнее, да и волос на голове было побольше. К этому времени у него уже сложилась своя «философия»: в этом мире правит только сильный духом и телом. И если тебе чего-то не достаёт, то иди и возьми это у другого.
Бор снова вытянул флягу и жестом испросил у Фрола и Лузги об их желании выпить ещё по одной.
— Давай, — махнул наёмник.
Сегодня он сам себе разрешил это дело. Пить, так пить.
Хмель быстро всасывался в кровь, пробуждая в голове старые позабытые образы.
— Раньше всё было иначе. Вся Кания жила иначе, — сказал Лузга.
Это было неожиданно даже для него самого. Он поначалу даже не понял, что сказал это вслух.
Фрол чуть удивился: «Вот не думалось и не представлялось, что Лузга способен на такие «лирические» отступления».
— У нас по вечерам на улицах играла музыка…
Наёмник уставился на языки пламени. Перед его глазами проносились танцующие люди, слышался веселый смех… Там, в этом позабытом мире, было хорошо. А ещё оттуда веяло какой-то умиротворённостью.
Тогда все были добрее, моложе… А ещё действительно много танцевали.
— Не знаю, как другим, но мне нравилось, — глаза Лузги затянуло странная поволока.
Сейчас он вдруг видел своих отца и мать, ещё совсем-совсем молодыми, и тоже весёлыми.