Бледное солнце Сиверии
Шрифт:
Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову…
Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.
Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.
Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки… Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.
Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.
Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.
— Прощай, тятя, — проговорил Тур.
— Мамка…
— Не говори ей сейчас, — попросил Тур. — Потом.
Отец подошёл и крепко обнял сына.
— Куда ж ты надумал? — печально спросил он.
— Доберусь до столицы. Буду проситься в Ратный Двор к Защитникам.
Его голос уже начал «ломаться» и оттого казался смешным.
— Молод же ещё…
— Ничего. Авось выкручусь.
Что-то горячее обожгло щеку. Тур рефлекторно дотронулся до неё и ощутил на пальцах влагу.
Слеза была одна.
— Мороз, вот очи и слезятся, — пояснил отец, и Тур понимающе кивнул (взрослый же, чего ж не понять). Да и у сиверийцев не принято плакать.
Морозно. Пронизывающий ветер пробирался под тулуп.
Тур шёл, а в голове вдруг снова и снова всплывал материн голос, грустно поющей ту старую песню.
Вон как всегда горит лучина. Вечер. За стеной воет вьюга… Как сейчас. Снег залепляет глаза, гудит ветер, но в доме тепло.
Тур лежит на лежанке вместе с братьями да сёстрами, поглядывая на мать. Её длинная русая коса касается пола. Отец неторопливо вырезает своим ножом ложку.
И вот мать, сначала тихо-тихо, начинает подпевать:
Дорога вдаль, в медвежий край Бежит от дома прочь. Коль силы есть за небокрай Идти — иди, ведь настигает ночь…И сын ушёл. И больше уже никогда не видел никого из родных: чёрный мор унёс их всех.
И вот снова в памяти просыпается то седое воспоминание, и голос матери в ночи:
Покуда у тебя хватает сил Шагать до скрещенья путей — Шагай, ведь день ещё не погасил Свой свет, медведь — не показал когтей. Как тигр, что скитается в ночи, Быть может ты один? И в том краю чужом мечи Уж точит смерти господин. Бежи дорога вдаль от троп, Что злом зовутся в нашем крае. И пусть вольётся в Путь она тот Что радостью сверкает…Нет никого, — не раз думалось ему. Куда завела его та Дорога?
За всю свою нелёгкую военную жизнь он так и не обзавёлся ни семьёй, не нажил детей, даже на стороне… Вот только Егорка — паренёк, которого он нашёл в Тигриной долине подле замёрзших насмерть родителей.
Ему тогда было годика четыре. Мальчик был единственным, кто выжил среди тех поселенцев. Удивительно, но он ничего не отморозил, просто сидел подле матери…
Тур помнил те испуганные чёрные глазёнки, которые уставились на вышедших на опушку ратников. Пробежав взглядом по солдатам, Егорка остановился на Туре и вдруг отчётливо сказал:
— Тятя…
Ком снова подступил к горлу. Тур с трудом сдержал нахлынувшие в стариковскую душу эмоции, говоря себе, спасительную формулу: «Сиверийцы не плачут».
— А мой отец пахарь, — подал кто-то голос за спиной сотника.
И тут понеслось: «А мой… А мой…»
Холодок явно не ожидал подобной развязки. Я в душе усмехнулся: знай теперь, с кем связался.
— Ну и гордитесь этим! — злобно бросил Холодок, понимая, что я его подставил.
Он подошёл к костру и вылил содержимое миски в огонь. Потом быстро тот затушил и буркнул, что пора бы уже и ехать дальше.
Тур посмотрел на меня каким-то странным взглядом и снова повторил, обращаясь ко всем:
— Заканчивайте. А то, смотрю, совсем распоясались…
К вечеру выехали к Медвежьему порогу. Я слышал гул, идущий со стороны Вертыша, но сквозь густую крону елей не смог ничего разглядеть.
— Привал делаем тут! — вскомандовал Тур. — Вы двое берите топор да пилу и идите за бревнами.
Мы остановились в небольшом заснеженном логе. Привязав коней к стволам деревьев, стали мастерить бивак.
Тур быстро определил направление ветра и показал, где строить крышу-заслонку. Мне дали в руки топор и приказали нарубить несколько длинных ровных жердей. Других направили за густыми лапами елей, а Егорке дали задание сытно накормить лошадей.
Через полчаса мы соорудили довольно приличный навес, а вскоре те двое солдат, которых отправили за брёвнами, принесли три толстых ствола сосны.
— Да чтоб тебя! — прорычал Тур. — Ты в первый раз за дровами ходишь?
— Да я… да это…
— Тебя учить и учить! Сколько говорить, что пилить надо на высоте пояса, а не у земли. Видишь, эта нижняя часть сырая?
— Вижу…
— Да что ты видишь! — Тур в сердцах задал мощную оплеуху солдату. — Ладно, сделали, так сделали. Продолжай!
Два бревна поклали на снег, куда предварительно выложили сырые жердинки. Потом сделали ряд зарубок-затёсов и уложили запал. А сверху — третье бревно. Чтобы «пирамида» не разъехалась, в землю вбили палки и стали разжигать костёр.
— Хоть уложили верно! — проворчал Тур. — А то в прошлый раз весь дым в глаза лез, прямо в убежище задувало.
Сотник повернулся ко мне и вдруг подмигнул.