Бледный преступник

Керр Филипп

– Однажды вечером около месяца назад у меня был клиент. Я сделала ему массаж, и, когда поинтересовалась, что будем делать дальше, он спросил, нельзя ли меня связать и что я думаю о французской любви. Я сказала, что это ему обойдется на двадцатку дороже. Он согласился. Ну и вот, лежу я, связанная по рукам и ногам, как цыпленок для жарки. Он кончил, я попросила его развязать меня. Он как-то чудно посмотрел на меня и обозвал грязной шлюхой или чем-то в этом роде. Конечно, привыкаешь к тому, что мужчины становятся грубыми, когда сделали свое дело, будто им стыдно за себя, но я видела: в этот раз что-то не то, поэтому старалась держаться поспокойней. Он вытащил нож и приставил его плашмя к моей шее, будто хотел напугать меня. А я правда перепугалась, чуть было не закричала, но только побоялась, что с испугу он меня тут же зарежет, и еще я подумала, что смогу его как-нибудь уговорить.
– Она снова затянулась, держа сигарету дрожащей рукой.
– Но для него это был как сигнал - он начал меня душить. Я хочу сказать, он подумал, что я сейчас закричу. Схватил меня за горло и стал сжимать. Хорошо, что одна из девушек по ошибке зашла в комнату. Иначе он меня бы придушил, уж в этом-то я не сомневаюсь. Почти неделю потом на шее держались синяки.

– Что было, когда другая девушка вошла?

– Не могу точно сказать. Мне было не до того. Я еле отдышалась. Где уж тут смотреть, удалось ли ему поймать такси, сами понимаете. Насколько я знаю, он просто схватил свою одежду и смылся.

– Как он выглядел?

– Он был в форменной одежде.

– В какой форме? Ты могла бы сказать поточнее?

Она пожала плечами.

– Что я, Герман Геринг? Черт побери, я не знаю, что это была за форма.

– Ну какого цвета она была - зеленого, черного, коричневого? Давай, девочка, думай. Это важно.

Она сделала глубокую затяжку и нетерпеливо замотала головой.

– Старая форма. Какую раньше носили.

– Ты хочешь сказать, как у ветеранов войны?

– Да, что-то в этом роде, но только в нем было что-то прусское. Ну, знаете - напомаженные усы, кавалерийские сапоги. Да, чуть не забыла, на нем были шпоры.

– Шпоры?

– Да. Которые надевают, когда ездят верхом.

– Что-нибудь еще помнишь?

– На шнурке через плечо у него был бурдюк, похожий на охотничий рог. Он говорил, что в нем шнапс.

Я удовлетворенно кивнул, откинулся на диване и подумал: а как бы это было, если в я ее все-таки поимел? Я впервые заметил желтизну ее кожи на руках - отнюдь не из-за курения, желтухи или ее темперамента, а оттого, что она работала на фабрике боеприпасов. По такому признаку я идентифицировал когда-то тело, выловленное из Ландвера. Это то, чему я научился у Ганса Ильмана.

– Эй, послушайте, - сказала Хелен, - если поймаете этого подонка, окажите ему настоящее гестаповское гостеприимство, а? Тиски для сдавливания больших пальцев и резиновые дубинки, хорошо?

– Барышня, - сказал я, поднимаясь, - можете на это рассчитывать. И спасибо за помощь.

Хелен встала, сложила руки и пожала плечами.

– Ведь я тоже когда-то была школьницей, вы понимаете?

Я взглянул на Ивону и улыбнулся - понимаю, конечно. Потом кивнул в сторону спален, идущих вдоль коридора.

– Когда этот донжуан закончит свое следствие, скажите ему, что я поехал в "Пельцер" допрашивать старшего официанта.

Потом, подумал я, может быть, потолкую с управляющим "Зимнего сада" и посмотрю, что можно из него вытрясти. После этого, наверное, вернусь в Алекс и почищу пистолет. Впрочем, кто знает, может быть, по пути мне придется немного поработать полицейским.

Глава 9

Пятница, 16 сентября

– Откуда вы родом, Готфрид?

Человек гордо улыбнулся.

– Из Эгера, в Судетах. Еще несколько недель, и можно будет сказать - в Германии.

– Можно сказать и по-другому, - заметил я.
– Еще несколько недель - и ваша партия судетских немцев втянет нас всех в войну. В большинстве районов, контролируемых СДП, уже объявлено военное положение.

– Мужчины должны быть готовы умереть за то, во что они верят.
– Он откинулся на спинку стула и прочертил шпорой по полу Я встал, расстегнул воротник рубашки и перешел на другое место, потому что на меня падала полоса яркого солнечного света, пробивавшегося в окно. День был очень жарким, и в комнате для допросов стояла духота. В такой день чувствуешь себя неважно даже в пиджаке, не говоря уж о старой форме прусского кавалерийского офицера. Но Готфрид Бауц, арестованный сегодня утром, казалось, совсем не замечал жары, хотя его напомаженные усы начали потихоньку обвисать.

– А женщины, - спросил я, - они тоже должны уметь умирать?

Его глаза сузились.

– Не лучше ли вам рассказать, господин комиссар, зачем вы меня сюда притащили?

– Вы когда-нибудь были в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе?

– Нет, не был.

– Вас очень трудно забыть, Готфрид. Не обратить на вас внимания - это все равно что не заметить человека, забравшегося по лестнице на белом жеребце. Кстати, почему вы до сих пор носите форму?

– Я служил Германии и горжусь этим. Почему я не могу носить форму?

Я хотел было сказать, что война давно закончилась, но вспомнил, что вот-вот должна начаться другая, и мои слова, собственно, лишены всякого смысла, особенно для такого болвана, как этот Готфрид.

– Так все-таки, - настаивал я, - были ли вы в массажном кабинете на Рихард-Вагнер-штрассе или нет?

– Может быть. Очень трудно запомнить, где находятся такие заведения. Я не имею привычки...

– Оставьте ваши привычки. Одна из девушек, работающих в этом кабинете, утверждает, что вы пытались ее убить.

– Какой абсурд!

– Она настаивает на своих словах.

– Эта девица подала заявление?

– Да, подала.

Готфрид Бауц самодовольно усмехнулся.

– Послушайте, господин комиссар. Мы ведь оба знаем, что это брехня. Во-первых, мне не устраивали очной ставки. А во-вторых, даже если бы что и было, то во всей Германии ни одна массажистка не станет заявлять в полицию. Это такой же пустяк, как и пропажа пуделя. Заявления нет, свидетелей нет, и я не понимаю, почему я должен сидеть здесь и отвечать на ваши вопросы.

– Она утверждает, что вы связали ее, как свинью, заткнули рот, а потом стали душить.

– Она утверждает, она утверждает... Послушайте, к чему вся эта болтовня? Это я могу обвинить ее.

– А про свидетельницу вы забыли, Готфрид? О девушке, которая вошла в тот самый момент, когда вы душили ее подругу? Я уже говорил вам - вас трудно не запомнить.

– Я готов предстать перед судом, чтобы он разобрался, кто из нас говорит правду, - сказал он.
– Я, который сражался за свою страну, или эти две глупые маленькие пчелки. А они готовы предстать перед судом?
– Последние слова он выкрикнул, пот блестел на его лбу, как глазурь на пирожном.
– Вы занимаетесь ерундой, и сами это знаете.