Блеф
Шрифт:
– И тем не менее, – настойчиво сказал русский.
Гимли вскинул голову, глядя на Полякова. Тот вежливо поглядел в ответ. Гимли шумно прокашлялся и шмыгнул носом.
– Ладно, – пробурчал он. – Ваш выход, Кахина.
Мельком глянув на нее, Гимли увидел неуловимую торжествующую улыбку. И решился окончательно. Когда все это кончится, он выставит Мише счет за ее самодовольство по полной. И взыщет плату сам, если потребуется.
Миша пошла к дальней стене склада и вернулась оттуда с каким-то предметом, завернутым в ткань.
– Когда тузы напали на нас в мечети, Хартманн был ранен, – сказала она. – Его люди
Она умолкла, и ее лицо помрачнело, когда она вспомнила случившееся.
– Я сбежала еще раньше. Мой брат и Саид, оба серьезно раненные, собрали своих последователей и ушли далеко в пустыню. На следующий день мне было видение, в котором мне было сказано, что я должна вернуться в мечеть. Там мне было даровано это. Это пиджак, который был на Хартманне, когда его ранили.
Она размотала ткань и бросила на бетонный пол то, что было внутри.
Достаточно простенький пиджак, серый в клетку, свободного покроя, пыльный и мятый. От ткани уже слегка пахло плесенью. На правом плече – рваная дыра и неровное коричнево-красное пятно, точно такое, как если бы кровь стекала вниз. Внутри пиджака оказалась стопка бумаг в коричневом конверте. Миша начала перебирать их.
– Я приходила с этим пиджаком к четырем разным врачам в Дамаске, – продолжила она. – Попросила сделать анализ крови, независимо друг от друга. Все четверо засвидетельствовали, что человек, которому принадлежит эта кровь, инфицирован вирусом Дикой Карты. Группа крови совпадает с группой крови Хартманна – вторая положительная. У меня также есть свидетельство того человека, который мне его отдал, что это пиджак Хартманна. Он подобрал его после перестрелки, решив, что нужно сохранить ее на память, для Нура.
– Свидетельство от террориста и кровь, которая может, блин, принадлежать кому угодно, – фыркнул Гимли. – Слушай, мы тут все верим, что это кровь Хартманна, но это ничего не значит. Этот ублюдок сделает анализ крови у нужных людей. Неужели ты думаешь, что он не сможет предоставить нужный результат?
Поляков задумчиво кивнул.
– Он может это сделать и сделает.
– Тогда надо устранить его физически, – сказала Миша, с удивлением глядя на остальных. – Если мой дар вам не поможет, просто убейте его. Я помогу.
Выражение ее лица заставило Гимли расхохотаться. Но хохот его почти сразу перешел в мокрый кашель.
– Боже, только простуды мне не хватало, – пробормотал он. – Какая ты, блин, кровожадная, а?
Миша вызывающе сложила руки на груди.
– Я не боюсь. А ты?
– Проклятье, нет. Просто я реалист. Слушай, твой брат был окружен охранниками с «узи» в руках, и Хартманн от него сбежал, так? У меня в Берлине этот ублюдок был к стулу привязан, все мы были при оружии, и один за другим мы сбежали, почти все. И спустя час сами не могли понять, почему это сделали. А потом Маки Нож, парень, что заряженный пистолет без предохранителя, вдруг взбесился и покрошил на куски всех, кто остался там, но почему-то не тронул нашего чудесного сенатора, – выпалил Гимли. – Он может заставить людей делать ужасное, и в этом его сила. И он собрал вокруг себя тузов. Напрямую мы до него не доберемся, никак.
Поляков кивнул.
– К сожалению, вынужден согласиться. Миша, ты просто не знала Молнию, туза, который был с Гимли в Берлине, – сказал он. – Он мог убить Хартманна
Напильник толкнул локтем Арахиса.
– Семьдесят шестой, – сказал он Гимли. – Я помню. Ты поговорил с Хартманном, когда мы все приготовились выступить. И внезапно сказал нам, чтобы мы развернулись и шли обратно в парк.
Воспоминание об этом было таким же горьким сейчас, как и одиннадцать лет назад. Гимли много раз размышлял о том случае. В семьдесят шестом он был уже на пороге того, чтобы стать главным выразителем воли джокеров, но потерял все. Гимли и ДСО практически полностью потеряли влияние после тех беспорядков. А с того момента, как все случилось в Берлине, как он встретился с Мишей, его мрачные раздумья начались по новой.
Теперь он знал, кто виновен в его неудачах.
– Точно, черт подери. Сукин сын. Именно поэтому я хочу его уничтожить. В случае Барнетта или любого другого политикана-натурала мы, по крайней мере, знаем, с чем имеем дело. Они предсказуемы. А Хартманн – нет. Поэтому он опаснее всех остальных. Помнишь Муравьеда, Арахис? Помнишь, как он погиб в Берлине, как и многие другие? В его смерти и смертях остальных виноват лишь Хартманн.
Арахис задергался всем телом, так, будто хотел покачать головой.
– Не может такого быть, Гимли. Правда. Хартманн действительно за джокеров. Он избавил нас от этих Актов, он говорит с нами по-человечески, он бывает в Джокертауне…
– Ага. Я бы то же самое делал, чтобы меня никто не заподозрил. Вот что я тебе скажу. Мы знаем, за что борется Барнетт. И можем ему противостоять, всегда. А вот Хартманна я куда больше боюсь.
– Тогда сделайте с ним хоть что-нибудь, – вмешалась Миша. – У нас есть его пиджак. У нас есть твой рассказ, рассказ Полякова. Идите с этим к вашей прессе, устраните Хартманна их руками.
– У нас, по сути, ни хрена нет. Он будет все отрицать. Он сделает анализ крови, такой, какой ему нужно. И укажет на то, что «свидетельства» получены от джокера, который похитил его в Берлине, русского, связанного с КГБ, и тебя, говорящей, что из видений ты узнала, что Хартманн – туз, тебя, в приступе безумия напавшей на своего родного брата, а теперь обвиняющей в этом Хартманна. Классический случай переноса вины, чтоб его.
Гимли с наслаждением глядел, как у Миши побагровела шея. Ага, сука, вот теперь я попал, да?
– У нас есть определенные доказательства, это так, – продолжил он. – Но если мы их предъявим, он нас просто на смех поднимет, а пресса – следом. Нам нужно связаться с кем-то еще. Пусть они идут вперед.
– Я так понимаю, у тебя уже кто-то есть на примете? – сказал Поляков. Гимли показалось, что он произнес это с вызовом, еле заметным.
– Ага, есть, – ответил он Полякову. – Я бы сказал, что нам надо предоставить наши свидетельства Кристалис. Насколько мне известно, она и сама чертовски заинтересована в том, чтобы свалить Хартманна, и ее невозможно обвинить в предвзятости. Никто не знает больше о происходящем в Джокертауне, чем Кристалис.