Блеф
Шрифт:
Дверь офиса распахнулась, и яркий свет ламп едва не ослепил ее. Появилась тень. Миша вскрикнула.
– Прости, Миша, – послышался голос Арахиса. – Не хотел тебя напугать.
Его рука протянулась вперед, будто чтобы похлопать ее по плечу, и Миша отшатнулась. Рука джокера повисла в воздухе. Нахмурившись, Миша взяла себя в руки.
– Где Миллер? – резко спросила она.
Рука Арахиса упала, и он печально уставился на бетонный пол. Его нескладные плечи поднялись.
– Не знаю. Он должен был прийти несколько часов назад, но я ничего о нем не слышал. Напильник,
– Что случилось, Арахис? Тебя никогда одного не оставляли.
– Поляков… он позвонил. Сказал, чтобы передали Гимли, что Маки здесь, в Штатах. Сказал, что бумажный «след» – совершенно официальный. Из правительства. Сказал передать Гимли, что он опасается, что Хартманн все знает. Все.
– Гимли это знает?
– Нет еще. Я ему должен сказать. Подождешь вместе со мной?
– Нет.
Она сказала это слишком поспешно, слишком резко, но не попыталась смягчить, объяснить.
– Я говорила с Сарой. Мне нужен пиджак. Мы отнесем его Тахиону.
– Ты не сможешь взять пиджак. Гимли с собой забрал. Придется его ждать.
Миша лишь пожала плечами, удивив Арахиса, который ожидал, что она взорвется от ярости.
– Пойду в мою комнату. Вернусь сюда позже, – сказала она, разворачиваясь к двери.
– Я не ненавижу тебя, – послышался у нее за спиной детский голос Арахиса. – Я не ненавижу тебя за то, что тебе повезло с Дикой Картой, а мне – нет. Я даже не ненавижу тебя за то, что ты и Нур делали с такими, как я. Наверное, у меня есть много причин ненавидеть тебя, но я не могу, потому, что мне кажется, что этот проклятый вирус, на самом деле, терзает тебя куда хуже, чем меня.
Миша не повернулась, но замерла, услышав первые его слова.
– Я не ненавижу тебя, Арахис, – ответила она. Она устала, сегодня у нее был длинный день, она летела в Вашингтон, встречалась с Сарой, потом летела обратно, ее продолжало мучить неопределенное дурное предчувствие. Не было сил ни спорить, ни объяснять.
– Нур ненавидит джокеров. Барнетт ненавидит джокеров. Иногда джокеры ненавидят других джокеров. А ты, Гимли и русский хотите причинить вред единственному человеку, который, похоже, о нас заботится. Я не понимаю.
Арахис вздохнул.
– Ну и что, если он туз? Может, это объясняет, почему он так старается ради джокеров. Я бы такое тоже в тайне держал, если бы смог. Я знаю, что это такое, когда люди к тебе относятся по-другому, пялятся на тебя, но пытаются делать вид, что это не имеет значения. А оно имеет.
– Ты нас совсем не слушал, Арахис? – спросила Миша, развернувшись, и вздохнула. – Хартманн манипулятор. Он играется со своей силой. Использует для своих целей. Калечит и убивает людей.
– Я не уверен, что верю в это, – ответил Арахис. – А даже если и поверю, разве ты и Нур не проповедуете, что нужно убивать? Разве вы не стали причиной смерти сотен джокеров?
От его мягкого голоса обвинения ранили Мишу только сильнее.
Кровь и на моих руках.
– Арахис… – начала она, и умолкла. Ей снова очень захотелось закрыться черным покрывалом,
– Как же ты можешь не ненавидеть меня? – спросила она.
Он почти что улыбнулся.
– Я тебя ненавидел, раньше. Пока тебя не встретил. Знаешь, твое общество хорошо тебе голову заморочило. У вас так со всеми, а? Я вижу, что внутри себя ты борешься с этим, знаю, что ты не равнодушна, глубоко внутри. Гимли говорил, что тебе не нравилось многое из того, что говорил Нур.
Теперь он действительно улыбался нерешительно, от улыбки на его толстой коже выросли гребни.
– Можно я пойду с тобой, буду защищать тебя от Стигмата?
Она лишь улыбнулась в ответ.
– Ну разве это не трогательно?
Голос, настолько неожиданный, заставил их обоих резко развернуться. Голос с сильным немецким акцентом. Сутулый анемичный молодой парень в черной одежде прошел сквозь стену склада так, будто она состояла из тумана. Миша сразу же узнала это худое жестокое лицо, узнала болезненный ум, скрывающийся за этим взглядом. От страха ее начало колотить. Юноша двигался с той же самой небрежностью хищника, как и фигурка, висевшая на ниточках Хартманна.
– Кахина, – сказал он дрожащим голосом. Улышав этот почетный титул, она поняла, что все кончено. Юноша прерывисто дышал, как породистый скакун, криво улыбаясь.
Хартманн знает. Он нашел нас.
– Время пришло.
Она лишь покачала головой.
Арахис дернулся вперед, вставая между пришедшим и Мишей. Сардонический взгляд мальчика-мужчины упал на джокера.
– Тебе Гимли про Маки не рассказывал? Парень, все до смерти боятся Маки. Видел бы ты глаза этой суки Фракции, когда я ее приканчивал. У меня такой туз, какой никому не достался…
В голосе Маки слышалось искреннее удовлетворение. Он протянул руку к Мише. Арахис попытался отбить его руку в сторону, но внезапно рука Маки с громким жужжанием завибрировала.
Кровь полила фонтаном. Отрезанное предплечье Арахиса упало на пол.
Арахис мгновение стоял, изумленно глядя на алую кровь, хлещущую из обрубка руки, а потом закричал. Его ноги подогнулись, и он упал. Маки снова поднял руку, и она низко зажужжала, как бензопила.
– Нет! – закричала Миша. Маки замешкался, глядя на нее. Она увидела в его глазах наслаждение, и ей стало дурно. Это был взгляд, который она видела у своего брата, взгляд, который она видела у Хартманна в видениях, посланных Аллахом.
– Не надо, – взмолилась она. – Пожалуйста. Я пойду с тобой. Сделаю все, что ты захочешь.
Дыхание Маки стало громким и хриплым. Его прыщавое лицо озарилось смешанными чувствами, будто быстро бегущими тенями от облаков. Арахис стонал, лежа на полу.
– Он же джокер хренов. Я думал, ты хочешь, чтобы они все умерли. Могу сделать это ради тебя. Быстро и почти безболезненно.
Его лицо стало серьезным, и безумное выражение глаз стало похоже на похоть.
– Пожалуйста.
Маки не ответил.