Ближний круг госпожи Тань
Шрифт:
Наконец госпожа Ко приводит ко мне повитуху Линь. Та кажется мне ужасно высокой, какой-то квадратной, а ее лицо напоминает гниющее яблоко. Под пристальным взглядом свекрови повитуха ощупывает мой живот и заявляет, что ребенок появится на свет через несколько дней. Слуги начинают суетиться, принося всё, что понадобится, когда начнутся роды: таз, наполненный соломой, чтобы собирать вытекающие из меня выделения, уголь в корзине для подогрева воды, и веревку, которую крепят к верхней перекладине кровати, чтобы я могла держаться за нее, когда буду готова вытолкнуть ребенка. Они раскладывают полотенца, чтобы вытереть новорожденного
40
По китайской традиции плаценту положено приготовить и съесть.
Четыре ночи спустя мой малыш объявляет о своем желании покинуть детский дворец. Приходит Целомудренная тетушка. Повитуха Линь раскладывает перед ней самые важные инструменты: нож, веревку и специальный тазик для омовения младенца.
Я присутствовала на многих родах. Я знаю, чего ожидать, но что-то идет не так. Схватки становятся сильнее, но малыш отказывается завершать свой путь. Проходят часы. Я держусь за веревку, чтобы ребенок двигался вниз, и одновременно подтягиваюсь на руках так, чтобы открытые части тела не касались соломы в тазу. Целомудренная тетушка расположилась передо мной, чтобы я могла прислониться к ней, когда начнутся потуги. В перерывах между схватками она гладит меня по спине, массирует живот и шепчет:
– Расслабься. Отдыхай. Дыши.
Ничего не помогает. Так проходит еще несколько часов. Я измучена.
Как и полагается, при возникновении осложнений вызывают врача. Приезжает доктор Ван, занимает место за ширмой и принимается выдавать советы.
– Пусть она выпьет сырой яичный белок, это поможет ребенку выскользнуть, – приказывает он. Я проглатываю склизкое содержимое маленькой чашки и немедленно отправляю его обратно.
Затем он заставляет меня проглотить отвар из костного мозга кролика под предлогом того, что кролики быстрые. Отвар выходит гораздо быстрее, чем входит. Я всем телом чувствую, что любое предложение доктора Вана принесет мне очередное страдание. И все же я слышу, как за ширмой он разговаривает со свекровью, в очередной раз меняя стратегию:
– Иногда лучше не вмешиваться в процесс.
Утром второго дня я совсем вымоталась, а бедра так свело судорогой от сидения на корточках, что я упала.
Целомудренная тетушка вытирает мне лоб. Повитуха бормочет ободряющие слова, но выражение ее лица выдает волнение. Я сжимаюсь, как пружина, когда начинается очередная схватка. Боль настолько сильна, что пронзает мою голову, словно удар молнии.
Когда схватка отступает и мне удается сосредоточиться в достаточной мере, чтобы оформить мысли в слова, я прошу:
– Принесите мне чай.
Маковка подскакивает с чайником и чашкой.
– Нет, – говорю я. – Это не пить. Полей мне на руку.
Все знают, что пить чай лучше, чем воду прямо из колодца. От колодезной воды можно заболеть, а от чая – нет. Я не знаю почему. Наверное, дело в свойствах листьев. Я думаю об этом, пока жидкость щиплет мне руку. Затем я делаю вдох и влажными пальцами исследую родовые врата. Я что-то чувствую, и это не голова. Я со стоном отдергиваю руку.
–
– Ребенок идет ногами вперед, – отвечаю я.
Повитуха Линь закусывает кулак и откидывается на спинку стула. Целомудренная тетушка стонет, как от боли. С другой стороны ширмы свекровь требует, чтобы кто-нибудь объяснил, что происходит. Ей вторит врач. По глазам повитухи я вижу, что ей не справиться с подобной ситуаций.
При очередной схватке, когда ножка ребенка выходит из родовых врат и болтается в воздухе, я кричу от боли, от осознания того, что сейчас умру, и от печали, поскольку повитухе вряд ли хватит знаний, чтобы вырезать ребенка из живота, когда меня не станет, чтобы он выжил.
Я не знаю, сколько времени проходит. Боли мучительны. Каждый раз, когда очередная схватка пронзает меня, я теряю рассудок. И тут раздается голос…
– Юньсянь, мы здесь.
Из пропасти, в которую нырнул мой разум, я пытаюсь выплыть обратно.
– Юньсянь, открой глаза. Я здесь. И моя мать тоже.
– Мэйлин…
– Да, это я. Поблагодаришь Маковку позже. А сейчас постарайся расслабиться. Позволь нам с мамой посмотреть.
Еще одна схватка. Я дрейфую в черном море забвения, пока три повитухи разговаривают.
– Я сделала все, что могла, – жалобно признается повитуха Линь.
– Я благодарю вас за то, что вы сохранили роженице жизнь, – говорит повитуха Ши. – Теперь все силы надо бросить на то, чтобы вытащить ребенка. Придется прибегнуть к крайним мерам.
– Маковка, ты можешь принести тушь и кисточку? – спрашивает Мэйлин.
Неразборчивые крики доктора Вана разносятся вокруг меня.
– Послушайте… Я врач… Госпожа Ко распорядилась…
Очередная схватка. Пройдут ли секунды или минуты до следующей?
Мэйлин прижимается губами к моему уху.
– Я собираюсь написать послание на пяточке ребенка. Всего два слова. «Возвращайся домой».
Я не осознаю, что она это делает, но знаю, что она закончила, когда Мэйлин произносит достаточно громко, чтобы все услышали:
– Моя мама сейчас кое-что сделает, это не причинит вреда ребенку, но ты это почувствуешь. Мы собираемся поднять тебя. Держись за веревку. Да, это трудно, но ты справишься.
Две пары рук помогают мне вернуться в исходное положение. Я хватаюсь за веревку. Мягкий живот Целомудренной тетушки прижимается с левой стороны. Знакомые руки Мэйлин обнимают мой правый бок. Повитуха Ши протягивает мне булавку.
– Малыш получил наше послание. То, что я сделаю дальше, побудит его повиноваться, но здесь важна точность, иначе у ребенка возникнет искушение потянуться вверх и схватить сердце.
Это значит, что я могу умереть.
– Без грязи нет лотоса, – ободряюще говорит Мэйлин. – Сейчас тебе больно, но скоро ты будешь держать на руках сына.
Я крепко цепляюсь за веревку. Четыре руки поддерживают меня. Повитуха Ши колет булавкой ножку ребенка. Я кричу, когда ребенок втягивает ножку обратно в свою прежнюю обитель. В течение следующего часа повитуха Ши массирует мой живот, пока ребенок не переходит в правильное положение головкой вниз. Внезапно, будто и не было всех предыдущих часов, ребенок выскальзывает из меня. Не говоря ни слова, повитуха Ши заворачивает его и несет за ширму к госпоже Ко и доктору Вану. Младенец плачет, а значит, жив, но я не знаю, кто это – мальчик или девочка.