Близнецы-соперники
Шрифт:
Картина на стене, может быть, и представляет собой важный ключ к разгадке, возможно, самый главный. Но Эдриен чувствовал, что есть и другие ключи, не менее существенные, чем эта картина. Они таятся в словах отцовских воспоминаний. Воспоминаний, которые не померкли за пятьдесят лет насыщенной событиями жизни.
Пятьдесят лет назад там что-то случилось, и это не имело отношения к путешествию отца с сыном в горы.
Он снова обрел способность мыслить. Потрясение и ужас еще владели им, но впереди уже вновь забрезжил свет разума.
«…Имейте в виду, содержимое этого ларца представляет смертельную
Надо добраться до тайника, найти ларец. Остановить убийцу из «Зоркого корпуса».
Глава 30
Эндрю припарковал «Лендровер» у забора, огораживающего поле. Дом Гольдони находился в двухстах ярдах ниже по дороге, поле было частью их земельных угодий. Вдалеке трактор пахал землю, и сидящий в нем человек то и дело оборачивался назад, глядя на результаты своего труда. Больше вокруг не было ни домов, ни людей. Эндрю решил переговорить с трактористом.
Было начало шестого. Он провел этот день, объезжая окрестности Шамполюка, закупая одежду, провизию и снаряжение, в том числе и отличный альпийский рюкзак. Там сейчас лежало все, что требуется для покорения горных вершин. И еще то, что не требуется. «Магнум» калибра 0,357. Все это он купил в большом магазине, выросшем на месте маленького, который упоминал отец в своих записках. Владельца звали Ляйнкраус; к косяку двери была прикреплена мезуза. [20] Продавец горделиво сообщил ему, что Ляйнкраусы с 1913 года продают лучшее в Итальянских Альпах снаряжение. В настоящее время его магазины открыты в Люцерне и Нёшателе.
20
Мезуза – кусочек пергамента со словами молитвы «Шма Исроэль».
Эндрю вылез из «Лендровера», подошел к забору и стал махать рукой, привлекая внимание пахаря. Это был низкорослый итало-швейцарец, здоровяк с взъерошенными каштановыми волосами над темными бровями, с грубыми чертами лица типичного обитателя Северного Средиземноморья. Лет на десять старше Фонтина. На лице у него было опасливое выражение, точно он не привык и не любил встречать незнакомцев.
– Вы говорите по-английски? – спросил Эндрю.
– Сносно, синьор, – ответил тот.
– Я ищу Альфредо Гольдони. Мне сказали, чтобы я ехал по этой дороге.
– Вам правильно указали, – ответил итало-швейцарец на более чем сносном английском. – Гольдони мой дядя. Я для него пашу. Сам он уже не может обрабатывать землю. – Пахарь замолчал, ничего больше не объясняя.
– Где я могу найти его?
– Там, где обычно. В дальней спальне дома. Тетя проведет вас к нему. Он любит гостей.
– Спасибо. – Эндрю зашагал к «Лендроверу».
– Вы американец? – спросил пахарь.
– Нет, канадец, – ответил Эндрю, решив на всякий случай обеспечить себе «крышу». Он забрался на сиденье и взглянул на пахаря. – Мы говорим одинаково.
– И выглядите одинаково, и одеваетесь одинаково, – ответил фермер спокойно, рассматривая его отороченную мехом альпийскую куртку. – Одежда-то новая, – добавил он.
– Зато
Жена Гольдони оказалась тощей, аскетичного вида женщиной. Ее прямые седые волосы были туго затянуты и уложены вокруг головы венцом самоотречения. Она провела незнакомца через две или три опрятные, скудно обставленные комнатки к двери в спальню. Собственно, это был просто дверной проем. Там, где некогда был порожек, доски выкорчевали и заложили ямку дощечкой вровень с полом. Фонтин вошел в спальню. Альфредо Гольдони сидел в инвалидной коляске у окна, выходящего на поля у подножия горы.
У него не было ног. На обрубки его некогда сильных бедер были натянуты штаны, а штанины приколоты английскими булавками к поясу. Тело и лицо у него были большие и неловкие. Возраст и увечье сделали их никчемными.
Старик Гольдони приветствовал незнакомца с деланым радушием. Жалкий калека, благодарный за каждый визит, боялся отпугнуть нового гостя.
Представившись и коротко рассказав, как он его нашел, Фонтин сел напротив инвалидного кресла. Угрюмая жена Гольдони принесла вина. Культяпки безногого старика были совсем рядом. У Эндрю на языке вертелось словечко «уродец». Он терпеть не мог человеческого уродства и не трудился эту неприязнь скрывать.
– Имя Фонтин вам что-нибудь говорит?
– Нет, сэр. Это что-то французское? Но ведь вы американец?
– А фамилия Фонтини-Кристи вам знакома?
Взгляд Гольдони изменился. В нем вспыхнула давно позабытая тревога.
– Да, конечно, я знаю эту фамилию, – ответил безногий. Его голос тоже изменился. – Фонтин – Фонтини-Кристи. Значит, итальянец стал французом, а носит эту фамилию американец. Вы – Фонтини-Кристи?
– Да. Савароне мой дед.
– Богатый синьор из северных провинций. Помню, помню. Уже смутно, конечно. В конце двадцатых он останавливался у нас по пути в Шамполюк.
– Гольдони были его проводниками в горах. Он приезжал с сыновьями.
– Мы были проводниками у всех путешественников.
– А вы когда-нибудь были в проводниках у моего деда?
– Возможно. Я, знаете, с ранней юности работал в горах.
– Вы можете припомнить поточнее?
– Знаете, в свое время я проводил по Альпам тысячи людей.
– Но вы только что сказали, что помните его.
– Не очень хорошо. И скорее имя, чем его самого. А что вас интересует?
– Информация. О путешествии в горы, которое пятьдесят лет назад предпринял мой дед со своим старшим сыном.
– Вы шутите!
– Нет, отчего же. Мой отец Виктор… Витторио Фонтини-Кристи послал меня из Америки за этой информацией. Мне это совсем некстати. У меня очень мало времени, поэтому мне нужна ваша помощь.
– Я бы рад вам помочь, да не знаю чем. Путешествие в горы пятьдесят лет назад! Разве такое можно упомнить?
– Меня интересует человек, который их вел. Проводник. Отец утверждает, что это был сын Гольдони. Дата – четырнадцатое июля тысяча девятьсот двадцатого года.
Фонтин не мог сказать с полной уверенностью – возможно, этот инвалид-урод просто превозмог приступ боли или пошевелился в раздумье, – но он отозвался! На дату. Он вспомнил дату. И тут же, пытаясь скрыть волнение, торопливо заговорил: