Близнецы-соперники
Шрифт:
– Мне это уже читали. Там нет ничего, что могло бы вам помочь.
– Должно быть! Здесь сказано все, что нужно знать.
– Вы ошибаетесь, – сказал Гольдони, и Эдриен понял, что Гольдони на этот раз не лжет. – Я попытался его в этом убедить, но он не стал слушать. Ваш дед все очень хорошо подготовил, но не учел, что люди могут внезапно умереть, их может подвести здоровье…
Фонтин оторвал взгляд от страниц. В глазах старика была беспомощность. В горах бродил убийца, а он беспомощен. Безусловно, одна смерть повлечет за собой другую смерть. Ибо, несомненно, его жена погибла.
– Что же он подготовил? –
– Я вам скажу. Вы не то что ваш брат. Мы хранили эту тайну тридцать пять лет. Лефрак, Капомонти и мы. И еще один человек. К нам он не имеет отношения – и он умер так внезапно, что не успел сделать соответствующие распоряжения…
– Кто?
– Торговец по фамилии Ляйнкраус. Мы с ним не были близко знакомы.
– Расскажите.
– Мы все эти годы ждали, что к нам придет человек, потомок Фонтини-Кристи… – начал безногий.
Они – Капомонти, Гольдони, Лефрак – полагали, что к ним придет человек, придет с мирными намерениями. Он будет разыскивать железный ларец, спрятанный в горах. Этот человек должен был знать о путешествии в горы, которое много лет назад предприняли отец с сыном, и он должен был знать, что в регистрационном журнале Гольдони это путешествие описано – это знали все те, кто нанимал Гольдони своими проводниками. И поскольку восхождение в горы заняло два дня, за которые отец с сыном и проводник покрыли значительное расстояние, пришелец должен был назвать точное место, откуда путешествие началось, – у железной дороги, неподалеку от вырубки, называвшейся некогда «Ошибка охотников». Лет сорок назад вырубку забросили, и она заросла деревьями и кустарником. Это произошло задолго до того, как в горах спрятали тот ларец, но вырубка существовала, когда отец с сыном предприняли свое восхождение в горы летом 1920 года.
– Мне казалось, эти вырубки назывались по названию…
– Птиц?
– Да.
– Большинство, но не все. Солдат спрашивал, нет ли поблизости вырубки, в названии которой есть слово «ястреб». Но в горах близ Шамполюка не водятся ястребы.
– Картина на стене, – задумчиво произнес Эдриен скорее самому себе, чем альпийцу.
– Как?
– Мой отец вспоминал, что в Кампо-ди-Фьори висела картина со сценой охоты. Он считал, что эта картина что-то обозначает.
– Солдат не говорил про нее. И не объяснил, зачем ему эта информация, сказал только, что должен ее получить. Он ничего не говорил про поиски клада. Про журналы. И почему ему так важно отыскать старую вырубку около железнодорожного полотна. Он что-то скрывал. И совершенно очевидно, что пришел к нам не с миром… Солдат, который угрожает оружием безногому калеке, коварен. Я ему не поверил.
Все, что натворил тут его брат, никак не вязалось с воспоминаниями этих людей о семействе Фонтини-Кристи. Все решилось бы очень просто, если бы он был с ними откровенен, если бы он пришел с миром. Но майору это оказалось не под силу. Он всегда воевал со всеми…
– Значит, в районе той заброшенной вырубки «Ошибка охотников» и находится место захоронения ларца?
– По-видимому, так. Есть там несколько старых троп, которые ведут от железной дороги к высокогорьям. Но какая тропа? Какая вершина? Мы этого не знаем.
– Но в журнале это место должно быть описано.
– Если известно, где искать. Солдат не знает.
Эдриен задумался.
– Вы его недооцениваете.
– Он не то что мы. Он чужой в горах.
– Да, – задумчиво произнес Эдриен. – Он совсем другой. Куда он направился? Вот о чем сейчас надо подумать.
– В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп. Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно.
– Но вы только что сказали, что он… сужает район поисков.
– Что-что?
– Нет, ничего. Я просто размышляю. Неважно. Понимаете, он знает, чего не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнет свой поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается.
– Мы не знали этого.
– А он знает.
– Но сейчас ночь – что он сможет?
– Взгляните в окно! – сказал Эдриен. В небе уже забрезжил рассвет. – Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.
– Ляйнкраусе?
– Да. Какое он имел отношение к ларцу?
– Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.
– Франческа?
– Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим ребенком. И конверт передали ей.
– Конверт? Какой конверт?
– С инструкциями вашего деда.
«…Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старший, ищите сестру…»
Эдриен снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.
– Моя сестра всю жизнь прожила в Шамполюке, с тех пор как вышла за Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не случайность.
– Не понимаю.
– Ляйнкраусы – евреи.
– Ясно. Продолжайте. – Эдриен перевернул страницу.
«…Торговца недолюбливали. Он был еврей… А для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России… доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным…»
Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком Гольдони.
– Поймите, синьор, – говорил безногий. – Мы теперь одна семья. Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это уже давно обсуждаем вместе.
– Вы забегаете вперед…
– Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь появиться, к Капомонти.
Эдриен пролистал назад ксерокопированный текст:
«…Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то, несомненно, старику Капомонти… надежен как скала».
– Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.
– Значит, и Лефрак знает!
– Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.
Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула слабая догадка. Так после долгого и запутанного допроса между отдельными фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все, что прежде казалось совершенно бессмысленным.