Блондинка в Монпелье
Шрифт:
Проклятье! Из-за меня страдает имидж великой нации. Нас и так в мире не любят… Я тут же выключила телевизор — за мгновение до того, как из ванной вышел Жан-Поль, целомудренно завёрнутый в халат.
— Надо бы новости посмотреть, — сказал он. — Вдруг появились новые сведения о вашей несчастной подруге.
— Где-то я видела пульт.
— Где же он?
— Ах, вот. Держите!
Жан-Поль потянулся за пультом, но так как у меня не было желания его отдавать, то завязалась борьба, сопровождаемая удивлёнными и полными надежды взглядами француза.
Сегодня днём он сам проделал такой же фокус
Вот ещё!
Мужчины всегда слишком хорошо о себе думают. Они готовы любой знак расшифровать в свою пользу. На самом деле я просто не хотела включать телевизор, распространяющий злобные инсинуации в мой адрес.
Жан-Поль его и не включил. В конце концов он упал на подушку и рассмеялся, глядя в потолок.
— Знаете, Жан-Поль, я регулярно хожу в спортзал и считаю себя практически спецназовцем. Но поиски так выматывают. Сколько мы сегодня намотали километров?
— Пару сотен, не меньше. Но, Елена, вы совсем не похожи на спецназовца. Вы хрупкая и изящная.
— Но я же сильная.
— Сильная. Но хрупкая и изящная.
— Мерси. Вы меня сегодня позабавили рассказом о Жанне Кальман.
— Про памятники старины вы же слушать не захотели.
— Неунывающая старушка — это гораздо интереснее.
— Говорят, она даже запомнила Ван Гога. Она была подростком, когда он жил здесь, в Арле.
Я подпрыгнула на кровати едва ли не до потолка и хлопнула себя ладонью по лбу:
— Ван Гог! Он жил тут! Вот почему мне знакомо название этого городка!
— Ну, я вас поздравляю. Удивительное открытие.
— Почему же вы мне об этом не напомнили?
— Не сомневался, что вы и так в курсе.
Да, я кое-что знаю о Винсенте ван Гоге. О некоторых фактах его трагической жизни мне поведала дочь. Натка, давясь рыданиями, рассказывала мне, как он нищенствовал, голодал, считал гроши, выбирая, купить ли ещё красок или кусок хлеба. И всегда делал выбор в пользу красок. Его картины не покупали, они никого не трогали, ценители и критики презрительно пожимали плечами, коллеги деликатно намекали попробовать себя в чём-то другом…
За всю жизнь, нарисовав сотни полотен, он продал одну-единственную картину. Одну! Единственную! Его не понимали — плохо одетый, с всклокоченными волосами, странный — он вызывал насмешки обывателей и жалость друзей. Жестокий мистраль, пронизывая насквозь, сводил его с ума, но он продолжал, как в лихорадке, рисовать одну за другой свои фантастические картины…
Натка — ярая поклонница Ван Гога. Она влюблена в картины голландца да и меня на них постепенно подсадила. По вечерам, рассматривая в тысячный раз копию «Звёздной ночи» на стене моей спальни, путешествуя взглядом по золотым спиралям звёзд, рассыпанным по тёмно-синему небу, я погружаюсь в космический водоворот Вселенной, и постепенно мне начинает казаться, что я приблизилась к разгадке великой тайны. Ещё одно мгновение, и я всё пойму, всё узнаю — о мире, о человечестве, о себе самой.
Но его всегда не хватает — одного мгновения. Поэтому завтра я снова буду рассматривать эту колдовскую картину в попытке приблизиться к истине, к пониманию, к бесконечному счастью…
— Что
Жан-Поль пренебрежительно сморщился:
— Божественный? Не понимаю! И что все находят в картинах этого голландца? Да, на аукционах они продаются за сотни миллионов евро. Но разве они того стоят? Какое-то массовое помешательство. Лично я считаю, что Ван Гог вообще рисовать не умел.
— Что?! — возмутилась я. — Да пусть у вас язык отсохнет! Или даже яйца! Как вы смеете такое говорить?! Вы полный профан в искусстве! Вы не признаёте очевидного! Надо быть слепым, чтобы так говорить! Да вы и есть полный слепец! Ван Гог ему не нравится… Рисовать он не умел… Да никто не чувствовал мир так остро, как он! Он пропускал сквозь себя всю боль человечества… Он рисовал сердцем и оголёнными нервами.
— Его картины — это каракули пятилетнего ребёнка! — упрямо возразил Жан-Поль.
Я схватила подушку и принялась лупить ею негодяя, приговаривая:
— Ван Гог — гений! Ван Гог — гений! Ван Гог — гений!
— Да успокойтесь же вы, дикая русская женщина! — заорал, смеясь, Жан-Поль. — Вы меня убьёте!
— А надо бы! Чтобы вы не говорили гадостей про Ван Гога! Плохо мы вас отдубасили в тысяча восемьсот двенадцатом году, не пошла наука впрок! Убить вас мало!
Я ещё пару раз ударила француза подушкой. В следующее мгновение он вырвал её из моих рук, схватил меня за локти и, ловко перевернув, подмял под себя. Его эрекция сделала бы честь двадцатилетнему юноше. Я ощутила, что меня вот-вот что-то проткнёт — и это отнюдь не кисть Ван Гога.
Глава 19
Трудно иметь дело с человеком, лишённым художественного вкуса!
— Из-за вас мы потеряли целый день! — пилила я Жан-Поля утром, когда мы, наспех перекусив, вновь отправились на поиски.
Сейчас мы стояли у дома с надписью на стеклянной витрине — «Комната Ван Гога» — и собирались войти.
— Если бы вчера вы хотя бы намекнули, хотя бы словечком обмолвились… Нет же! Вы упорно водили меня по развалинам, восхищались высотой колонн римского театра и видом грешников на портале Святого Трофима. А надо было произнести одно волшебное слово: Ван Гог! И я сразу бы вам сказала, где искать детей! Я уверена, Натка прорыла траншею в тех местах, где ступала нога художника. Проползла везде с лупой в руках, благоговейно поцеловала каждый камень. И я её понимаю.
— Вы ненормальные!
— А вы напрочь лишены художественного вкуса. Как можно не восхищаться Ван Гогом!
— Да запросто.
— Следующий раз я точно вас убью.
— Хорошо, — кротко согласился Жан-Поль. — Надеюсь, вы понимаете, что это не настоящая комната Ван Гога, — он кивнул на вывеску.
Мы вошли в здание.
— Как же так?
— Она воссоздана по его картинам. Настоящая комната Ван Гога в знаменитом «Жёлтом доме» на площади Ламартин не сохранилась, дом был разрушен бомбёжкой во время войны.