Блондинка. Том I

Оутс Джойс Кэрол

Если, конечно, не считать того, что медсестры нас сравнивали. Просто не спускали с нас глаз. Кто-то сказал им, что дочь Глэдис Мортенсен работает фотомоделью, снимается для обложек журналов. Вот им и хотелось посмотреть, похожи ли дочь и мать.

— М-мама? Я тут тебе кое-что привезла.

Эдна Сент-Винсент Миллей, «Избранное», небольшой томик стихов в твердом переплете, она купила его в букинистической лавке в Голливуде. Изумительной красоты вязаная шаль цвета голубиного крыла, тонкая, как паутинка. Подарок Норме Джин от Отто Эсе. И прессованная пудра в коробочке из черепахового панциря. (О чем только думала Норма Джин? Ведь в коробочке с компакт-пудрой было зеркало! И одна

из сестер, самая глазастая, тут же заметила это и сказала Норме Джин, что подобные вещи дарить нельзя. «А то еще, не дай Бог, зеркало разобьется, и больная может употребить не по назначению».)

Зато Норме Джин разрешили погулять с мамой в саду. Глэдис Мортенсен чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы заслужить такую привилегию. Старательно и неспешно шагали они по дорожке. Глэдис нарочито громко шаркала распухшими ногами в драных войлочных шлепанцах, и Норма Джин не смогла удержаться от мысли, что все это напоминает какую-то жестокую комедию. Да кто она вообще, эта грязная и больная старая женщина, играющая роль Глэдис, матери Нормы Джин? Как прикажете относиться к ней — смеяться или плакать? Неужели это она, Глэдис Мортенсен, всегда такая легкая на подъем, подвижная, беспокойная в движениях, не терпящая никаких проявлений медлительности? Норме Джин хотелось взять мать под руку — исхудалую и вялую, но она не осмелилась. Испугалась: что, если вдруг мать отшатнется от нее? Ведь Глэдис терпеть не могла, когда к ней прикасались. Во время ходьбы кислый запах, исходящий от Глэдис, усилился.

Тело ее сгнивает заживо. Медленно, постепенно. Я всегда буду мыться, держать свое тело в чистоте. Буду чистой! Такого со мной никогда не случится!

И вот они оказались в саду, под солнцем и свежим ветром. И Норма Джин воскликнула:

— А здесь хорошо,правда, мама?

Голосок ее звучал как-то странно, тоненько, по-детски.

И это при том, что она отчаянно подавляла в себе желание освободиться от этой угнетающей одним своим видом женщины и бежать, бежать, куда глаза глядят!

Норма Джин беспокойно косилась на скамьи с облупленной краской, разглядывала выжженную солнцем серо-коричневую траву. И тут вдруг ее охватило ощущение, что она уже бывала здесь прежде. Но когда?.. Ведь она ни разу не навещала Глэдис в больнице, и однако место это казалось таким знакомым. Может, Глэдис мысленно общалась с ней, ну, допустим, во сне? Ведь у нее и прежде, когда Норма Джин была совсем маленькой девочкой, наблюдались такие способности. Норма Джин была уверена, что уже видела эту лужайку за западным крылом старого кирпичного здания, эту вымощенную плиткой дорожку с указателем «Доставка». Эти чахлые пальмы, эти карликовые эвкалипты. Слышала сухой шелест пальмовых ветвей на ветру. Души мертвых. Хотят вернуться.Только в воспоминаниях Нормы Джин больничный двор казался просторнее и был расположен не в перенаселенном городском районе, а в сельской местности, в тиши и глуши. А вот небо было в точности таким же, каким она его запомнила, — ярко-синим, с прозрачными белыми клочьями облаков, которые нес ветер, дующий с океана.

Норма Джин собралась было спросить мать, куда та хочет идти, но не успела. Не говоря ни слова, Глэдис отошла от дочери и зашаркала к ближайшей скамейке. И так и осела на нее, сложившись, как закрывающийся зонтик. Скрестила руки на узкой груди, сгорбилась, словно мерзла от ветра. Или от отвращения? Глаза с тяжелыми веками… точь-в-точь, как у черепахи. Сухие бесцветные волосы раздувает ветер.

Нежным и быстрым движением Норма Джин накинула на плечи матери тонкую голубино-серую шаль.

— Ну, теперь тебе теплее, мама? Знаешь, эта шаль смотрится на тебе просто прекрасно!

Ей показалось, что голос ее звучит фальшиво. Улыбаясь,

Норма Джин уселась рядом с Глэдис. Она слегка нервничала — так бывает, когда участвуешь в съемках сцены, но слов тебе еще не дали, и приходится импровизировать. Она не решилась сказать Глэдис, что эта шаль — подарок от мужчины, которому она не доверяла. От мужчины, которого и обожала, и боялась и который стал ее спасителем. Он фотографировал ее в «художественных позах», с этой самой шалью, кокетливо наброшенной на обнаженные плечи; а еще на Норме Джин было тогда алого цвета платье без рукавов и лямок, сшитое из какого-то нового синтетического тянущегося материала. И надела она его прямо на голое тело, без лифчика. И соски, натертые льдом («Старый трюк, но работает безотказно» — так говорил Отто), торчали под тканью, как продолговатые виноградины. Этот художественный снимок предназначался для нового журнала под названием «Сэр!», владельцем которого был сам Говард Хьюз.

Отто Эсе клялся и божился, что специально купил эту шаль в подарок для Нормы Джин. Но та подозревала, что, должно быть, фотограф просто нашел ее где-то, допустим, на заднем сиденье незапертого автомобиля. Или же стащил у одной из своих девушек. Отто Эсе называл себя «марксистом-радикалом» и считал, что истинный художник имеет полное право экспроприировать все, что ему понравится.

Интересно, что бы сказал Отто Эсе, увидев Глэдис?..

Он бы сфотографировал нас вместе. Но этого никогда не случится.

Норма Джин спросила Глэдис, как она себя чувствует, в ответ на что та пробормотала нечто нечленораздельное. Норма Джин спросила, не желает ли Глэдис как-нибудь навестить ее, Норму Джин.

— Доктор сказал, ты можешь навестить меня в любое время. Ты «почти поправилась», так он сказал. Можешь даже остаться на ночь или приехать на день.

Норма Джин снимала крохотную меблированную комнатку с одной кроватью. Интересно, где тогда она будет спать, ведь кровать придется уступить Глэдис?.. Или они будут спать вдвоем на этой кровати? Тут Норма Джин вспомнила, что ее агент, И. Э. Шинн, предупреждал: никому и никогда не говорить о том, что «у матери не все в порядке с психикой». «Это создаст вокруг тебянежелательную ауру».

Но Глэдис, похоже, не собиралась принимать приглашение дочери. Лишь невнятно буркнула что-то в ответ. И Норма Джин решила, что мать рада приглашению, пусть даже еще не готова пока сказать «да». Она крепко сжала худенькую сухую и безвольную руку Глэдис в своей.

— О, мама! Сколько же времени прошло! Знаешь, мне очень стыдно.

Разве могла она сказать Глэдис, что так долго не решалась навестить ее потому, что была замужем за Баки Глейзером? Она ужасно боялась этих Глейзеров. Она боялась суждений Бесс Глейзер.

Дрожащей рукой Норма Джин нашарила в сумочке «клинекс» и промокнула глаза. Даже в свободные от работы дни она была обязана подкрашивать глаза и ресницы темно-коричневой тушью, ибо девушка, нанятая агентством Прина, всегда должна была выглядеть на людях безупречно. И она вдруг испугалась, что тушь размажется и потечет по щекам грязными полосками. Волосы она теперь красила в светлый медово-каштановый цвет, и они были волнистыми, а не кудрявыми. Тугие девичьи кудряшки и локоны исключались, в агентстве сочли, что в них она похожа «на дочь какого-нибудь оуки [49] », этакую куколку, завившуюся и принарядившуюся перед поездкой в город.

49

Прозвище фермера из штатов Оклахома и Арканзас, введено в литературный язык Дж. Стейнбеком в романе «Гроздья гнева». Первоначально имело пренебрежительный оттенок.