Блондинка. Том I
Шрифт:
И вот среди оглушительного механического шума и лязга, царивших в цеху, она начала перебирать в памяти события последних лет, вспомнила, почему оказалась помолвлена уже в пятнадцать, бросила школу и выскочила замуж в шестнадцать. И почему в страхе и одновременно храбрясь, впервые в жизни живет сейчас одна, и ей всего восемнадцать, и жизнь ее, по сути, только-только начинается. Размышляя над этим, она пришла к выводу, что все это из-за войны.
Если и нет Зла на свете, Зато есть на свете Война. Разве Война не Зло? Разве Зло не Война?..И вот однажды во время обеда в заводской столовой она, из суеверия не читавшая газет, вдруг случайно услышала разговор двух женщин — они обсуждали какую-то статью, напечатанную
В тот же вечер она купила этот номер «Таймс» и с ужасом прочитала следующее:
СМЕРТЬ ЕВАНГЕЛИСТКИ МАКФЕРСОН НАСТУПИЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ ПЕРЕДОЗИРОВКИ СНОТВОРНОГО
Эйми Семпл Макферсон умерла! Умерла основательница Международной евангелистской церкви Лос-Анджелеса, куда восемнадцать лет назад бабушка Делла отнесла крестить свою внучку Норму Джин. Та самая Эйми Семпл Макферсон, которую уже давно упрекали в мошенничестве, уверяли, что ей удалось сколотить состояние в несколько миллионов долларов, обманывая и обирая своих прихожан. Эйми Семпл Макферсон, чье имя было теперь опозорено, являлась в свое время одной из наиболее почитаемых и знаменитых женщин Америки. Эйми Семпл Макферсон совершила самоубийство! Во рту у Нормы Джин пересохло. Она стояла на троллейбусной остановке, газетные строки плыли перед глазами. Не думаю, что это может быть каким-то знаком. Что женщина, крестившая меня, покончила с собой. Что христианская вера является чем-то вроде одежды, предмета туалета, который можно натянуть второпях, а потом так же поспешно скинуть с себя и выбросить.
— Но ведь ты женанашего Баки! И не можешь, не должна жить одна!
Глейзеры пребывали в полном смятении. Глейзеры выражали крайнее неодобрение. Норма Джин закрыла глаза и живо представила себе гипнотически однообразную череду дней на кухне свекрови, среди сверкающих кастрюль и сковородок, безупречно чистого линолеумного пола, густых запахов, исходящих от кипящих супов, овощных гуляшей, жареного мяса, выпечки. И эта постоянная усыпляющая болтовня, этот голос пожилой женщины. Норма Джин, дорогуша, ты мне не поможешь?Мелко нарезать лук, отскрести от жира грязные сковородки. А эти горы грязной посуды, что оставались после воскресных обедов, и с каждой тарелки надо было убрать остатки еды, каждую промыть, прополоскать и насухо вытереть.
Она закрыла глаза и увидела девушку, которая моет посуду, — на губах улыбка, руки по локоть в мутной мыльной воде. Та же девушка сосредоточенно и тоже с улыбкой чистит ковры в гостиной и столовой, запихивает охапки грязного белья в стиральную машину, что стоит в пропахшем сыростью подвале; та же девушка с неизменной улыбкой помогает миссис Глейзер развешивать белье во дворе, потом снимать это белье с веревок и гладить его, потом складывать и убирать в комоды, чуланы и на полки. Та же девушка в милом накрахмаленном платьице, шляпке и белых перчатках, в туфлях на высоких каблуках, но без шелковых чулок, аккуратно и осторожно рисует карандашом для бровей «швы» на икрах, чтобы казалось, что она в чулках, которые так трудно, почти невозможно раздобыть сейчас, в военное время. И идет в церковь вместе со своими родственниками со стороны мужа, а их, этих родственников, жуть как много. Глейзеры. А это, должно быть… Да-да, жена нашего младшего сына. Живет с нами, пока он на войне.
— Но
И однако же она продолжала носить кольца. И искренне считала, что должна сохранять верность мужу.
Ты, глупая корова!
И несмотря на то что жила она одна в своей меблированной комнате в Бёрбанке, в отвратительном грязном и людном доме, где приходилось делить ванную еще с двумя девушками; несмотря на то что поселилась она в новом незнакомом месте, где никого не знала и где никто не знал ее, Норма Джин порой ловила себя на том, что смеется — громким, счастливым беззаботным смехом. Она свободна! Она одна. Впервые в жизни она по-настоящему одна. И уже больше не сирота. Не брошенный ребенок. Не чья-то там дочь, невестка или жена. И это казалось ей неизведанной прежде роскошью. И еще почему-то немного попахивало воровством.
Теперь она рабочая девушка.Каждую неделю она приносит домой зарплату, платят ей чеком, она обналичивает чек в банке, как настоящий взрослый рабочий человек. До поступления на завод она пыталась найти работу на нескольких мелких частных фабричках, но ей везде отказывали — из-за отсутствия опыта, а также потому, что слишком молода. Да и на авиазаводе поначалу тоже отказали, но тут Норма Джин проявила настойчивость. Пожалуйста, дайте мне шанс! Разрешите хотя бы попробовать. Пожалуйста!Внутри все трепетало от страха, сердце колотилось, но она, привстав на цыпочки и выпрямив спину, чтобы казаться выше, чтобы все увидели, какая у нее замечательная, стройная и крепкая фигурка, упрямо стояла на своем. Я з-знаю, что смогу! Я с-сильная. Я никогда не устаю. Честное слово!
И они взяли ее, и Норма Джин их не обманула: очень быстро освоилась с работой на конвейере, с тупыми чисто механическими движениями робота. Ибо ничто так не закаляет женщину, как рутинная домашняя работа; только теперь она вышла из скорлупки, из замкнутого пространства дома, и показывала, на что способна, всему остальному миру. И старалась доказать, что она куда старательнее и сообразительнее других работающих рядом женщин, а потому представляет собой большую ценность. И все это — под неусыпным взором прораба, а над прорабом стоял еще менеджер, а над менеджером — еще какие-то боссы и начальники, известные лишь по имени, да и то этих имен не положено было упоминать простым работницам вроде Нормы Джин. И, возвращаясь домой после восьмичасовой смены и пошатываясь от усталости, Норма Джин была тем не менее почти счастлива. С детской жадностью подсчитывала в уме деньги, которые заработала, минус семь долларов на налоги и выплаты по социальному страхованию. Но зато все остальное было ее. И она могла потратить эти деньги на что угодно или отложить.
Она возвращалась в свою тихую комнатку, где ее никто не ждал кроме, разумеется, Волшебного Друга в Зеркале. Приходила с легкой головной болью, голодная, но зато ей не надо было готовить сложных и сытных блюд для прожорливого мужа. И ужин ее чаще всего состоял из разогретого консервированного супа «Кэмпбелл». И каким же восхитительно вкусным казался ей этот горячий суп! Иногда она съедала после него кусок белого хлеба с джемом, банан или апельсин, выпивала стакан теплого молока. А потом устало валилась на кровать. То была узенькая койка с тоненьким, в дюйм, матрасом. Норма Джин снова вернулась к девичьей постельке. Она слишком уставала, чтобы видеть сны, и чаще всего ей действительно ничего не снилось, или она утром просто забывала, что снилось.
Но иногда в своих снах она подолгу бродила по бесконечным и незнакомым коридорам сиротского приюта или вдруг оказывалась на спортивной площадке, посыпанной песком (площадка почему-то казалась знакомой), и кружилась там в каком-то странном танце, и площадка была обнесена сетчатой изгородью. И там, из-за этой изгороди, кто-то наблюдал за ней. Кто?.. Неужели Темный Принц? Неужели он пришел за ней?.. Ей никак не удавалось разглядеть того, кто за ней наблюдает. А еще она иногда бродила по Ла-Меса, в одних лишь трусиках, и искала дом, где жили они с мамой, и никак не могла его найти, и не в силах была произнести вслух волшебное слово, которое бы привело к этому дому. А ведь она знала это слово — ГАСИЕНДА. Она была девочкой из сказки, начинавшейся с Жили-были.Она была Нормой Джин, которая ищет свою маму. И в то же время осознавала, что уже давно не маленькая девочка, нет, она замужняя женщина. И нежное потайное местечко между ног было отдано мужчине в полное его распоряжение и кровоточило, и на него претендовал Темный Принц.