Блондинка. Том I
Шрифт:
— Ясное дело, я люблю Норму Джин! Ведь я на ней женился, разве нет? Но она такая беспомощная.Прямо как младенец, которого то и дело надо брать на руки и утешать, чтобы не плакала. Можно подумать, я — солнце, а она какой-то там цветочек, который просто не может жить без солнца, и это… — тут Баки запнулся, подбирая нужное слово, болезненно нахмурил лоб, — это утомительно.
Миссис Глейзер нервничала, в голосе ее слышался упрек:
— Перестань, Баки! Норма Джин хорошая девушка, добрая христианка. И потом она такая молоденькая!
— Черт, я и сам тоже молодой. Господи, да мне всего двадцать два. А ей нужен мужчина постарше, папочка. — Баки гневно сверкнул глазами, родители смотрели озабоченно, как будто чувствовали себя виноватыми. — Да она из меня все соки высосала. Она просто с ума меня сводит! — Тут он спохватился и умолк. Он уже собирался сказать, что Норма Джин все время хочет заниматься любовью. Любит целоваться и обниматься на людях. Иногда Баки нравилось это, иногда казалось просто неуместным. Но хуже всего то, что она меня не чувствует, когда я в ней. По-настоящему, как другие женщины.
Словно читая мысли сына, миссис Глейзер торопливо заметила — при этом вся краска так и бросилась ей в лицо:
— Ну конечно, Баки, конечно, ты любишь Норму Джин! Мы все любим Норму Джин, она нам как дочь. Заметь, дочь, а не невестка. О, и какая же чудесная была у вас свадьба! Казалось, то было совсем недавно и…
Тут Баки, кипя от возмущения, перебил мать:
— И еще она хочет обзавестись детишками. И это — в разгар войны! Идет Вторая мировая война, весь мир катится к чертовой матери, а моя женушка желает, видите ли, заиметь настоящую семью!Да пропади оно все пропадом!
— Не богохульствуй, Баки, — слабым голосом заметила миссис Глейзер. — Ты же знаешь, как это меня огорчает.
На что Баки ответил:
— Это ятеперь только и знаю, что огорчаться. Прихожу домой, а там Норма Джин. Сидит с таким видом, точно весь день скребла и драила дом, готовила ужин и только меня дожидалась. Чтобы я пришел домой.Как будто без меня она просто жить не может!Можно подумать, я Господь Бог какой или не знаю кто! — Он перестал бродить по комнате, он задыхался от возмущения. Миссис Глейзер наполнила тарелку вишневым кобблером, и он принялся жадно есть. И с полным ртом добавил: — Но я не хочу быть Богом. Я просто Баки Глейзер,и с меня хватит!
Молчавший до сей поры мистер Глейзер, заметил рассудительно и строго:
— Вот что, сын. Ты живешь с этой девушкой. Ты венчался с ней в нашей церкви. «Пока смерть не разлучит нас». Ты что думаешь, брак — это нечто вроде веселой прогулки? Погулял, повеселился, а потом соскочил и шасть — играть в мужские игры с другими ребятами? Нет, не получится. Это на всю жизнь.
С аппетитом поглощая вишневый кобблер, Баки жалобно постанывал, словно раненое животное.
Может, для тебя и да, старина. Но мы — новое поколение. Мы — другие.
— Я должен ехать, Малышка.
Она словно не слышала. Треск автоматных очередей в кинохронике. Музыка, в той же кинохронике, «Поступь времени». Они были в кино. Они ходили в кино каждую пятницу. То было самое дешевое развлечение. И они шли пешком до центра города, держась за руки, точно влюбленные школьники. Бензин стал слишком дорог. К тому же еще поди его достань. Низкие, еле слышные раскаты грома где-то вдали, в горах. Сухой сильный ветер, от которого щиплет глаза и ноздри. Кому охота пускаться в столь долгий путь, да еще пешком, да еще в такую погоду! До центра, до Мишен-Хиллз-Кэпитол, было довольно далеко. Кажется, они смотрели тогда «Признания нацистского шпиона» — в главных ролях учтивый, обходительный и изысканный Джордж Сандерс и Эдвард Дж. Робинсон с тяжелым бульдожьим лицом. Влажные темные глаза Робинсона сверкали умом, выражали целую гамму чувств. Кто, как не Эдвард Дж. Робинсон, мог столь убедительно передать гнев, ярость, обиду, страх, отчаяние и тщетность всех усилий? И это при том, что он был невелик ростом и вовсе не походил на классического героя-любовника.
Уж куда ему до Темного Принца! Куда ему до мужчины, ради которого ты готова умереть!.. А может, они смотрели тем вечером «Происшествие в северной Атлантике» с Хамфри Богартом? О, этот Богарт с выпуклыми глазами, вечной сигаретой, зажатой между пальцами, дым от которой затеняет суровое, немного помятое лицо!.. Впрочем, он все равно был красавцем, Хамфри Богарт. Да еще в военной форме, да еще на большом экране! Да там все мужчины выглядели красавцами.
А может, в тот вечер они отправились смотреть «Войну пляжей» или «Дети Гитлера». Баки давно хотел посмотреть оба эти фильма. Или еще одну комедию с Эбботом и Костелло, или Боба Хоупа в «Сквозняке». Сама Норма Джин предпочитала мюзиклы: «Служебный буфет», «Встретимся в Сент-Луисе», «Все из любви к тебе». Но Баки откровенно скучал на мюзиклах, и Норме Джин приходилось признавать, что все они — пустые и глупые, что там одна сплошная выдумка, как в стране Оз.
— Ведь в нормальной жизни люди не начинают петь ни с того ни с сего, — ворчал Баки. — И не начинают плясать ни с того ни с сего, особенно когда нет музыки. — Норма Джин не стала спорить с ним и доказывать, что музыка в кино есть всегда, даже в столь любимых Баки фильмах про войну, даже в «Поступи времени» есть музыка. Зачем расстраивать мужа, который и без того за последнее время сильно похудел. И был раздражителен, как молодой и красивый пес, которого так и хотелось погладить, но ты не решалась.
Она знала, но не признавалась в том даже самой себе. Знала на протяжении вот уже нескольких месяцев. Еще до парика, кружевного нижнего белья, до щелканья камеры. Слышала, что бормочет себе под нос Баки, задумывалась над разными его намеками. Каждый вечер во время ужина он слушал по радио военные сводки. Жадно читал «Лайф», «Колльерс», «Тайм», местные газеты. Читал Баки медленно, даже с трудом, водя пальцем по строчкам и шевеля губами. Снимал старые карты со стен и заменял их новыми. Переставлял разноцветные булавки. Занимался любовью как-то рассеянно и наспех. Едва успев начать, сразу же кончал. Ой, Малышка, извини, так уж получилось. Спокойной ночи!Норма Джин держала его в объятиях, а он мгновенно проваливался в сон, как уходит на мягкое илистое дно озера брошенный в воду камень. Стране нужны были все новые мужчины, свежее пушечное мясо. Стояла осень 1943-го, казалось, эта война будет длиться вечно. Настала зима 1944-го, и ребята, которые должны были окончить школу в этом году, начали беспокоиться, что могут и не успеть, что война закончится раньше, чем их призовут. Порой, правда, значительно реже, чем раньше, Норма Джин возвращалась к старой своей мечте — поступить медсестрой в Красный Крест или стать летчицей.
Летчицей! Женщинам, умевшим летать на бомбардировщиках, не разрешали летать на них. Женщин, которые погибали на войне, не разрешали хоронить со всеми положенными военными почестями в отличие от мужчин.
Норма Джин понимала: мужчины должны иметь свои преимущества. И свои награды. Только потому, что они мужчины. Они родились для того, чтобы рисковать жизнью, и женщины служили для них наградой. Те женщины, что сидят дома и дожидаются своих мужчин. Нельзя, чтобы мужчины и женщины сражались на войне бок о бок, нельзя, чтобы возникла новая разновидность женщин-мужчин. Женщина-мужчина — это урод, это противоестественно. Быть женщиной-мужчиной неприлично. Женщины-мужчины — это лесбиянки — примерно то же, что голубые у мужчин. Да любому нормальному мужчине хочется просто удушить лесбиянку или затрахать ее до смерти, до тех пор, пока мозги из ушей не полезут, а из задницы не потечет кровь. Норма Джин слышала, как Баки с дружками насмехался над этими самыми лесбиянками, которые были еще хуже всяких там шлюх, педерастов, гомиков и извращенцев. Было нечто в этих несчастных, жалких больных лесбиянках, отчего нормальному здоровому мужчине хотелось врезать им по полной программе.