Блондинка. Том II
Шрифт:
Норма немного погостила у них в трейлере, а потом все они вместе сели в ее машину и отправились куда-то еще, а потом…
— Знаешь что, Папочка? Все мы оказались в большом придорожном супермаркете! Все, вместе с младенцем, представляешь? Потому что им нужно было купить целую кучу вещей, в том числе и еду! Им просто нечего было есть, представляешь? И я потратила все до единого цента! — Рассказывала она всю эту историю извиняющимся тоном и одновременно — вызывающе. Совсем как маленький ребенок, делающий вид, что раскаивается в своем поступке, однако на самом деле ни чуточки она не раскаивалась. Напротив — очень гордилась этим маленьким своим приключением. Разве что не говорила: Это деньги Мэрилин. И я имею право делать с ними все, что хочу.
И нараспев, изумленным голоском, повторяла:
— Все до последнего цента в кошельке]Господи, это надо же!
И тут Драматург впервые по-настоящему задумался о том, как глубоко и самозабвенно любит эту женщину. Эту странную, живую и изменчивую, как ртуть, женщину. Теперь она беременна его ребенком. И если уж быть до конца честным, он не очень хотел этого ребенка. Тогда, на Манхэттене, в нью-йоркском театре, ему казалось, что он ее знает. Теперь же он вовсе не был уверен в этом. В начале их романа она, похоже, любила его больше, чем он был готов любить ее. Теперь они любили друг друга как бы на равных — с одинаковой страстью и силой, как любят люди, изголодавшиеся по любви. Но до сегодняшнего дня Драматург не задумывался о том, что может настать время, когда он будет любить Норму больше, нежели она его. Мысль эта показалась ему невыносимой.
Раскладывая покупки в кухне, Норма, по-прежнему искоса, поглядывала на мужа. И в пьесе, и в фильме, подобная сцена содержала бы мощный смысловой подтекст. Но жизнь редко подчиняется законам искусства, особенно в том, что касается форм и условностей искусства. Хотя Норма в эти минуты невероятно напоминала ему Розу из «Ниагары», водившую за нос своего ослепленного страстью мужа в исполнении Джозефа Коттена. (Если не за нос, то за какую-нибудь другую часть мужского тела.)
Норма рассказывала свою историю, и бездыханный ее голосок дрожал от возбуждения. Неужели лжет? Нет, он так не думал. И вообще все эта история — довольно глупая и невинная. Однако уж слишком она возбуждена, так бывает с людьми, которые лгут. Для этого надо было испытать нечто особо возбуждающее. Она была мне неверна. Она пренебрегла святостью брака.И он снова уставился на ее перепачканные шорты и испытал прилив ужаса — да они сплошь в каких-то странных темно-коричневых пятнах или разводах!.. Неужели менструальная кровь? О Господи, да может, у нее начался выкидыш, и Норма ничего до сих пор не почувствовала? Однако она, заметив выражение на его лице, громко и весело расхохоталась:
— Бог ты мой! Да мы малину ели! Перепачкались, как свиньи!
Но страх не отпускал Драматурга. Худощавое загоревшее на летнем солнце лицо побелело и стало пепельно-серым. Очки с толстыми стеклами съехали на кончик носа. Норма достала из сумки пакетик с малиной, начала доставать ягодку за ягодкой и подносить ко рту мужа.
— На, Папочка, ешь! И не смотри так печально! Ты только попробуй,вкуснятина, правда?
Что правда, то правда. Малина действительно была очень вкусная.
Пророческие слова, вычитанные из книги «Цивилизация и чувство неудовлетворенности», были достойны чего-то большего, чем просто подчеркивания. Норма переписала их в блокнот.
Нигде, кроме как в любви, не бываем мы более беззащитными перед страданиями; никогда не бываем более несчастными, потеряв предмет своей любви или его любовь.
16
ЦАРСТВО У МОРЯ В царстве у моря жила-была Нищенка-служанка. «Прекрасной принцессою станешь», — Ей нагадала цыганка. Заплакала тут Служанка. «Удел всех красавиц — страданье!» Смеялась злобная мачеха: «Поверила, дура, в гаданье!» Принц увидал Принцессу, Смотрелась красавица в пруд. Заметил: «Вы просто прелестны! Не нужен ли вам друг?» Принц за Принцессой ухаживал, Внимателен был и мил. Как же сознаться любимому? Ведь он ее так любил!.. «Я не Принцесса, милый! Я тебе не чета, Знала одни лишь лишения, Голь я и нищета. Разве любил бы такую, Если б заранее знал?» Принц лишь улыбнулся И тихо-тихо сказал…Свернувшись калачиком на подоконнике в детской на втором этаже, откуда до подвала с грязным полом было далеко и не было слышно доносившегося из него приглушенного бормотания, мечтательная и счастливая, Норма Джин вытирала слезы, катившиеся по щекам, всматривалась в купол безбрежного неба над головой и силилась, силилась… Но никак не могла придумать, что же ответил Прекрасный Принц. Да еще в рифму.
17
Детская.Нет, разумеется, она знала, что ее ребенок родится на Манхэттене. В Колумбийском пресвитерианском госпитале. Пока что все шло по расписанию (4 декабря, магическая, волшебная дата). Однако, живя здесь, в «Капитанском доме», в Галапагос-Коув, штат Мэн, проведя большую часть лета в уединении и сладких мечтах, она создала в своем воображении прелестную маленькую детскую, которую мысленно уже обставила разными красивыми вещичками, приобретенными в местном антикварном магазинчике, а также на блошиных рынках, коих вдоль шоссе было множество. Ну, прежде всего плетеная колыбелька для ребенка, кремово-белая, украшенная голубыми шелковыми флажками. (Разве не почти такую же колыбельку приобрела в свое время для нее Глэдис?) Ну, потом множество мелких плюшевых игрушек, ручной работы. Большая пластмассовая американская погремушка. Старые детские книжки, сказки, «Матушка Гусыня», всякие там говорящие зверушки, в которые она сама могла играть часами. Жили-были…
Норма Джин сидела, свернувшись калачиком, на подоконнике в детской комнате и мечтала о том, какая прекрасная ее ждет жизнь. Он напишет много-много замечательных пьес. Специально для меня. И я буду играть в них. Я созрею для этих ролей. Я стану всеми уважаемой по-настоящему великой актрисой. И когда умру, никто не посмеет надо мной смеяться.
18
Иногда в дверь стучали. Приходилось впускать его, просто другого выхода не было. Вот он уже приотворил дверь, просунул в комнату голову. Улыбается. А в его глазах… столько любви! Мой муж.
В детской она записывала в сохранившийся еще со школьных времен дневник то, что считала частью своей тайной жизни. Разговоры с собой, обрывки стихотворений.
Списки слов из словаря. Здесь, в детской, Норма Джин сидела на подоконнике и читала «Науку и здоровье» Мэри Эдди Бейкер, а также совершенно завораживающие (но вряд ли правдивые) откровения из «Стражника»; читала книги, привезенные в Мэн с Манхэттена, хотя и знала, что Драматург не слишком одобрительно относится ко многим из этих книг.
Драматург считал, что ум у Нормы Джин («такой восприимчивый, чувствительный, легко поддающийся влиянию») был подобен колодцу с чистейшей драгоценной водой. Зачем же загрязнять его токсичными элементами? Да ни за что!..
Стук в дверь, вот он уже приоткрыл ее. И улыбнулся жене. Но улыбка тут же увяла при виде того (она не пыталась, наверное, просто не осмеливалась прятать от него это), что она читает.
Сегодня это оказалось сочинение под названием «Позор Европы: история еврейства в Европе». (Еще слава Богу, что не одна из сайентистских публикаций, которыми так увлекалась Норма. И к которым ее муж относился с искренним отвращением.)
Реакция Драматурга на ее так называемые «еврейские» книги была сложной. Лицо кривилось в рефлекторной улыбке. В ней почти всегда сквозил страх. И еще то была улыбка раздражения, это несомненно. Или обиды. Словно, сама того не желая (о, она действительно не хотела причинять ему боли! Ей так жаль),она наносила ему резкий и внезапный удар в живот. И он подходил к ней, опускался на колени и перелистывал книги, задерживаясь на некоторых фотографиях. Сердечко у нее стучало как бешеное. В лицах мертвых на снимках она различала знакомые черты, видела своего здравствующего и поныне и вполне благополучного мужа; иногда на них стыло так хорошо знакомое ей насмешливое выражение. Что мог чувствовать он в этот момент, просто представить было невозможно (будь она еврейкой, что бы чувствовала она в такие моменты? нет, она бы этого просто не вынесла!). А муж скрывал от нее свои чувства. Правда, голос у него иногда дрожал. Рука тоже могла дрогнуть. Но говорил он с ней спокойно, тоном любящего мужа, желавшего ей и ее ребенку только добра.