Блондинка. Том II
Шрифт:
Она молча замотала головой. Нет, нет, нет.
Как могла она тогда хотеть умереть? Не родив ребенка, не почувствовав всей полноты жизни?..
Карло заставил ее пообещать. В последний раз, когда они говорили по телефону. Они договорились, что будут звонить друг другу, она — ему,а он — ей.Когда одному из них, по выражению Карло, вдруг придет мысль «совершить большой ребяческий шажок в Неизведанное».
Карло! Единственный на свете мужчина, способный ее рассмешить. После того, как Касс и Эдди Дж. исчезли из ее жизни.
(Нет, Карло вовсе не был любовником Нормы. Хотя и голливудская молва, и журналисты утверждали обратное. И бесконечно публиковали снимки, где они с Карло шли рука об руку и улыбались. Монро и Брандо: самая классная парочка Голливуда?Или: Просто добрые друзья?Они не занимались любовью той ночью, но это было чисто техническое упущение, все равно что забыть запечатать конверт, который отправляешь по почте.)
В гараже Норма взяла мотыгу, в подвале сняла с крючка сильно заржавевшие и покрытые паутиной садовые ножницы. Гости приедут только к вечеру. А сейчас нет еще и полудня, и времени у нее предостаточно. По приезде в «Капитанский дом» она поклялась, что приведет в порядок все клумбы, очистит их от сорняков. Но, черт побери, эта сорная трава растет так быстро! Она ритмично взмахивала мотыгой, и в такт этому ритму в голове вдруг сами собой сложились стихи, в буквальном смысле из сора.
СОРНЯКИ АМЕРИКИ
Сорняки Америки, мы не умираем -
Лопухи, осока и чертополох!
Дергают под корень — мы НЕ ПОДДАЕМСЯ,
Травят, проклинают — мы НЕ ПОГИБАЕМ.
Сорняки Америки… знаете, мы кто?
МЫ И ЕСТЬ АМЕРИКА!
Она рассмеялась. Эти стишки наверняка понравились бы ребенку. Простые и глупенькие, и еще в них есть определенный ритм. Нет, надо обязательно подобрать к ним мелодию на пианино.
Посреди буйно заросших высокой травой клумб виднелось несколько бледно-голубых гортензий, они уже зацвели. Любимый цветок Нормы Джин! Живо вспомнились гортензии в цвету на заднем дворе у Глейзеров. Там были и бледно-голубые, как эти, и еще розовые, и белые. И миссис Глейзер говорила со странно мрачноватой многозначительностью, с которой мы порой произносим разные банальности, словно пыталась утвердить тем самым свою значимость, словно считая, что эти слова переживут нас самих, таких хрупких и уязвимых:
— Гортензия — самый симпатичный на свете цветок,Норма Джин.
9
Нет на свете существа драматичнее призрака.
Драматург всегда недоумевал, что же хотел сказать этим Т.С. Элиот [35] . Фраза настораживала и не нравилась еще и потому, что в собственных его пьесах никаких призраков не было.
Он наблюдал за Нормой — она срезала ножницами цветы на лужайке за домом. Его прелестная беременная жена. Раз десять на дню он погружался в самозабвенное созерцание, и объектом его была Норма. Норма вблизи, вот она говорит с ним, Норма на некотором расстоянии. Первая — объект чувств и эмоций, вторая — объект эстетического наслаждения. Что, разумеется, тоже своего рода эмоция, и не менее сильная. Моя прекрасная беременная жена.
35
Элиот, Томас Стерн (1888–1965) — американский поэт, литературный критик, лауреат Нобелевской премии по литературе (1948).
Сейчас на ней широкополая соломенная шляпа, она надела ее, чтобы защитить чувствительную кожу от солнца. И еще на ней брюки и его рубашка, завязанная узлом. Но она не надела ничего на ноги, и это ему не нравилось; и резиновых садовых перчаток на ней не было, и это тоже не нравилось. Ручки у нее такие нежные, обязательно будут мозоли! Не то чтобы Драматург наблюдал за Нормой специально. Нет, он подошел к окну полюбоваться океаном и небом с разбросанными по нему камешками круглых маленьких облаков, все время менявших плотность и прозрачность. К тому же он был целиком поглощен новой пьесой; то, что пока написано, ему нравилось, все эти проходные мелкие сценки и переходы явно удались. Возможно, они даже пригодятся для сценария (никогда прежде он еще не пробовал написать сценарий), который может вывести его жену на «новую орбиту». А тут вдруг она, внизу, на лужайке. С мотыгой и большими садовыми ножницами. Работает несколько неуклюже, но методично. Полностью поглощена своим занятием, как поглощена своей беременностью, — в эти последние недели счастье переполняло ее тело, и она вся словно светилась изнутри.
Он боялся, что с ней может что-то случиться, с ней и с ребенком. Мысль об этом была просто невыносима.
Какой цветущей она выглядит! Прямо как какая-нибудь женщина с полотна Ренуара, в расцвете молодости и красоты. Но на самом деле она совсем не такая сильная: легко подцепляет простуду, всякие там респираторные заболевания, часто страдает сильной мигренью и расстройством желудка. И нервы!
— Но только не здесь, Папочка. Здесья чувствую себя просто чудесно.
— Да, дорогая. И я тоже.
Подперев локтями подбородок, он любовался ею. На сцене каждое из ее неуклюже-грациозных движений имело бы подспудный смысл. Вне сцены подобные жесты подлежали забвению, ибо у них не было зрителей.
Интересно, как долго способна Норма выдержать эту ситуацию вне актерской игры? Она отвергла голливудские фильмы, но у нее оставалась сцена, и имелись все данные талантливой от природы театральной актрисы; возможно, даже гениальной актрисы. («Не заставляй меня возвращаться туда, Папочка, — умоляла она его и крепко вцеплялась в руку, лежа рядом в постели. — Не хочу снова быть ею».)
Драматурга уже давно интересовала странная, изменчивая, как ртуть, личность актера. Что есть по сути своей «игра», и почему мы реагируем на «великую игру» особенным образом? Ведь все мы знаем, что актер всего лишь «играет», и в то же время… словно хотим забыть, что он «играет». А в присутствии по-настоящему талантливых актеров это случается особенно часто и быстро. Просто тайна, загадка какая-то. Как вообще можно забыть, что актер «играет»? «Играет» ли актер специально на нас? Есть ли особый подтекст в актерской «игре», и всегда ли он отражает наше подспудное (и отрицаемое) стремление к «игре»? Среди множества книг, привезенных Нормой из Калифорнии, он обнаружил «Настольную книгу актера» и «Жизнь актера» (о последней Драматург никогда не слышал прежде). И на каждой страничке этого странного и любопытного конспекта, составленного из анонимных эпиграфов и афоризмов, были пометки, сделанные рукой его жены. По всей очевидности, эта книга была для Нормы чем-то вроде Библии. Странички истрепанные, забрызганные водой, некоторые выпадают. Книга издана в 1948 году каким-то неизвестным лос-анджелесским издательством. И подарена ей кем-то по имени Касс. Имелась и дарственная надпись — Очаровательному Близнецу Норме со Звездной Бессмертной Любовью.На титульном листе рукой Нормы был выведен афоризм, чернила сильно поблекли:
Актер счастливее всего на своем священном месте: на сцене.
Неужели это действительно так? Неужели Норма действительно так считает? Ведь если как следует разобраться, это довольно горькое открытие для любящего ее человека. А уж для мужа — тем более.
«Но истинная правда актера — это правда мимолетного момента. Суть и правда каждого актера — это «диалог».
В верности этого высказывания Драматург был уже почти уверен.
Норма закончила срезать цветы и направилась к дому. Интересно, подумал он, поднимет ли она голову и взглянет наверх? У него еще есть время, какая-то доля секунды, отпрянуть от окна. Но он не успел. Да, так и есть, она подняла голову и махнула ему рукой. И он махнул ей в ответ и улыбнулся.
— Моя дорогая…
Странно, но именно в этот момент вспомнилось вдруг высказывание Т. С. Элиота: Нет на свете существа драматичнее призрака.
«Но в наших жизнях нет никаких призраков».
Еще в Англии Драматург начал задумываться о будущем Нормы. Да, она отказалась от выступлений на сцене и съемок, но надолго ли ее хватит? Как долго сможет она не играть? Что за участь — домашняя хозяйка, вскоре мать, и никакой карьеры? Она слишком талантлива, чтобы довольствоваться одной лишь личной жизнью, он это точно знал. Он просто был уверен в этом. И в то же время вынужден был признать: вернуться к «Мэрилин Монро» она не может. Не должна. Потому что настанет день, и «Мэрилин» убьет ее.