Блуда и МУДО
Шрифт:
– У меня маму с фермы уволили, – сказал Серёжа.
– А у меня маму и папу, – буркнул Гершензон.
– А у меня тоже маму!… – крикнул Ничков, но, видимо, кроме мамы, никого у него больше не было. – И… и у друга тоже маму! И мужика одного из подъезда!…
– А как Дмитрий Александрович должен зарабатывать деньги? – спросил Серёжа. – Он ведь не продавец.
– Очень просто, – пояснил Моржов. – Например, он говорит, что ведёт вас в поход, и ему государство даёт деньги на поход. А он в поход вас не ведёт, а деньги отдаёт своему начальству.
– Нам на поход никаких денег никогда не дают! – возмутился Ничков. – Я знаю! Всегда за свои ходим! Только жратву дают!
– Я ведь вам, паца, упрощённо рассказываю, – пояснил Моржов. – В жизни всё сложнее. Вам объяснять сложнее?
– Объясняйте.
– Сколько человек, Серёжа, у вас ходит в кружок к Константину Егоровичу?
– Шесть. Ну, иногда меньше. А иногда даже стульев не хватает.
– А сколько в кружке стульев?
– Восемь. И у Константина Егоровича один.
– А по правилам вас должно быть пятнадцать человек. Директриса всем говорит, что у неё пятнадцать человек, и получает зарплату за пятнадцать человек. А если Константин Егорович скажет, что вас всего шесть человек и она получает зарплату нечестно, то она его выгонит с работы, потому что по правилам у него должно быть пятнадцать человек. Но пятнадцать у него не будет никогда, потому что ему дали всего восемь стульев.
– А… з-зачем всё так? – обомлел Серёжа.
– Потому что так можно заработать денег. Если бы у Константина Егоровича было пятнадцать человек, то директрисе надо было бы искать ещё шесть стульев. Тратить деньги на эти стулья. А когда вас всего восемь, эти деньги можно положить себе в карман. И Константин Егорович ничего не сможет возразить, потому что его выгонят за то, что детей у него всего шестеро. И так у всех, не только у Константина Егоровича. У Дмитрия Александровича – по-другому, но то же самое.
– Надо выгнать эту директрису, да и всё, – заявил Гершензон.
– Выгнать её может только её начальник. Но она зарабатывает деньги своему начальнику, и он не будет её выгонять. Перед своим начальником директриса такая же, как Константин Егорович перед ней. И такое со всеми до самого верха.
Моржов говорил так, будто порядок вещей был чьим-то умыслом, хотя на самом деле всем заправлял безличный формат. Но упыри про формат не поняли бы. Упыри сидели потрясённые.
– Но ведь это всё очень плохо, – сказал Серёжа.
– Плохо, но не всем. Вам, Константину Егоровичу, Дмитрию Александровичу плохо… А директрисе уже хорошо. Она ведь не водит вас в походы. Не сидит весь месяц в этом лагере. Если её начнут ругать, она скажет, что виновата не она, а Константин Егорович с Дмитрием Александровичем, и ей ничего не будет.
– А у ментов так же, – вдруг сказал Гершензон. – Бандиты людей грабят, а менты грабят бандитов. Поэтому бандиты их и боятся. А простых людей менты не защищают, чтобы бандиты могли их ещё грабить. У моего брата одни козлы отняли сотовый, менты их нашли и за деньги отпустили, а сотовый себе оставили.
– И так, паца, везде, – сказал Моржов. – Наверное, мне не нужно вам об этом говорить, но вы же не дураки, сами всё видите. Вы знаете, почему в лагере вас так мало. Дрисаныч ли в этом виноват?
– Не Дрисаныч, – согласились упыри.
– Значит, давайте защитим Дрисаныча, как сможем. И не только его, а всех, кто здесь. Если для этого надо кому-то соврать, я совру. Дрисаныч мне дороже, чем директриса, потому что он и вправду с вами ходит в походы, но получает денег меньше, чем она. И пусть я сделаю неправильно. Дрисаныч вам уже говорил: настоящий – это тот, кто может поступить неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше. Помните?
– Помним, – закивали упыри.
– Всё в жизни, паца, устроено очень неуклюже, – искренне сказал Моржов. – И потому почти никогда не получается поступать красиво. Всегда рожа крива.
Гершензон подумал и осуждающе изрёк:
– Береги честь смолоду, коли рожа крива!
Розка перевернулась на живот, накинула на голову край спальника и сладко сообщила:
– Моржик! Я не хочу уезжать из Троельги!
Моржов лёжа натаскивал штаны и щёлкал ремнём.
– Я даже согласна терпеть здесь Чунжину и Опёнкину, если ты не будешь подходить к ним ближе трёх метров! – добавила Розка.
– Я и так уже на велосипеде их объезжаю, – ответил Моржов и пошлёпал Розку по голому заду. – Вставай, красавица.
– Раком? – сладко спросила Розка.
– Ну, если тебе будет удобно возвращаться в Троельгу раком, то можно и так.
Моржов поднялся на ноги и принялся обуваться, одновременно засовывая пистолет под ремень на поясницу. Был вечер пятницы, еженедельный национальный праздник России. Мало ли, какие пьяные ублюдки могли выбраться на природу и наткнуться на их сладкую парочку… ПМ в пятницу вечером никому не помешает.
– Моржик, а где мы будем встречаться в городе? – натягивая плавки, спросила Розка.
– Розка, смотри!… – Моржов быстро схватил с земли бинокль и уставился на Талку, блестевшую за соснами. Полянка, облюбованная Моржовым, находилась чуть в стороне от реки. – Какие-то туристы плывут! Подростки!
– Ну и что? – удивилась Розка, засовывая груди в уже застёгнутый лифчик. – Когда ты уезжал неделю назад, мимо нас тоже туристы проплывали.
– Это же, блин, шанс! – оживился Моржов. – И упырей не надо будет гонять!… С этими подростками завтра мы комиссии такую жопу на глаза натянем, что комиссия манду от Катманду не отличит… Розка, одевайся живее! Надо тормознуть туристов!
Моржов спустился на берег и прямо в кроссовках зашёл на мелководье. По узкой Талке из-за поворота плыли три цветных катамаранчика, каждый с грудой подростков. Передний катамаран был уже совсем рядом с Моржовым.
– Эй, ребята, причальте, пожалуйста! – крикнул Моржов.
– На хуй пошёл, ебосос очкастый! Иди отсюда, чмо! Пидор гнойный! Ебись конём, сука! – весело, зло, бесстрашно и нагло заорали Моржову с катамарана.
Моржов обомлел. Он разнежился с Розкой, а теперь ему как грязной, мокрой тряпкой смазали по роже.