Блуда и МУДО
Шрифт:
Моржов слушал Милену, ласкал её и испытывал ощущение странного раздвоения. Одна Милена – обнажённая, раскрытая – вся принадлежала ему. Другая – говорящая слова – была чужой и вообще не здесь.
– Ты жалеешь о том, что мы вместе? – спросил Моржов.
– Жалею… – почти беззвучно сказала Милена.
– Без меня всё было просто?
– Просто…
– Ты хочешь уйти?
Милена отрицательно покачала головой. Моржов повернулся на бок, обнимая Милену и целуя её в висок.
– Я не буду хорошим, как твой Саша, – прошептал он в её волосы. – Но я тебя не сдам, как он сдал тебя мне. Если, конечно, ты не уйдёшь сама.
– Не уйду… – повторила Милена, и Моржов словно поймал её слова, тихонько положив кончики пальцев ей между губ. Другая ладонь Моржова, гладившая Милену по затылку, бережно и настойчиво наклоняла Милену вперёд.
– Когда Манжетов приезжает к нам с проверкой? – спросил Моржов, закрывая глаза.
– Пошлежафтра, – сказала Милена.
Взятым у Розки ключом Моржов отомкнул амбарный замок и потянул на себя скрипучую дверь жилого домика номер два. Упыри, сопя, толклись за спиной Моржова, а потом под локтями Моржова порскнули в корпус. Видимо, они считали, что здесь под запорами хранятся какие-то сокровища, которые от них скрывают. Домик загудел от топота и воплей упырей, всполошенно захлопал дверями, как крыльями.
Моржов вошёл в холл, где стояли два теннисных стола – объект многолетних вожделений Каравайского. В корпусе было затхло, воздух словно окостенел, пахло сухой извёсткой и старыми досками. Свет, проходя сквозь пыльные окна, становился жёлтым, будто на выцветшей фотографии.
– Здесь же нет ничего! – разочарованно орали упыри из дальних комнат.
Моржов теребил окаменевшие шпингалеты на окнах.
– Очень неуютное помещение, – важно сказала Наташа Ландышева, возвращаясь в холл.
Потом выбежал Серёжа Васенин.
– Смотрите! Это из прошлого осталось! – восхищённо заявил он, размахивая мятой газетой. – Здесь программа для телевизора! А всё уже давно показали!…
Серёжа развернул газету и с горящими глазами принялся жадно перечитывать программу.
– Во!… – прошептал он. – Это кино я тогда смотрел!… Вообще давно было!… Я только пятый класс закончил!… Думал, что в том кино всё по-настоящему!
– Борис Данилович, а зачем мы здесь? – несколько брезгливо спросила Наташа.
– Надо поговорить, – объяснил Моржов, с треском открывая окно. – Наташа, собери всех где-нибудь в одной комнате.
Наташа быстро собрала упырей. Упыри ждали Моржова и качались на голых панцирных сетках кроватей с таким упоением, словно в их собственном корпусе голых панцирных сеток не имелось вовсе.
Моржов демонстративно прикрыл дверь.
– Разговор у нас тайный ото всех, – сказал он. – В ближайшие два дня о нём никому рассказывать нельзя.
– Даже Дрисанычу? – удивились упыри.
– Даже ему, – кивнул Моржов и сел на колченогий стул.
Упыри таращились на Моржова, ожидая страшной тайны.
– Вам нравится Дмитрий Александрович? – спросил Моржов.
– Нравится! – с вызовом заорали упыри.
– Дрисаныч не баба, он всегда за нас, – злобно сказал Гершензон.
– А Константин Егорович?
– Константин Егорович очень много всего знает, – с уважением сообщил Серёжа Васенин.
– Он рассказывал недавно, что по железной дороге ездил бронепоезд и стрелял из пушек по деревне!
– выпалил Гонцов. – А до деревни-то целых три километра!
– Он вообще прикольно рассказывает, но старый, – заявили упыри так, словно Костёрыч был полезным и работающим прибором, хотя уже немодной модели.
– Но ведь пользу он приносит? – подсказал Моржов.
– Немного приносит, – признали упыри.
– А Милена Дмитриевна?
– С неё нужно брать пример, – безапелляционно сказала Наташа Ландышева.
– Пусть живёт, если она Ландышке для примера нужна, – помиловал Милену Гершензон.
– А Софья Александровна?
– Её Дрисаныч любит! – гневно завопили упыри. В их понимании, похоже, Сонечка была чем-то очень нужным, что обеспечивало функционирование Дрисаныча.
– А Роза Дамировна?
– Кормит, – сразу сказал Гершензон.
– Перчатка вчера Чечена избила! – заорал Ничков. – Она его вот так сзади за шею взяла… – Ничков схватил Чечкина за шею и нагнул, – и по жопе ему полотенцем настучала!
– За что? – поразился Моржов.
– Она думала, я конфеты ворую! – снизу крикнул пострадавший Чечкин. – Отпусти, дебил, башка же отвалится!… А я просто полез в её коробку свои мятые конфеты на нормальные обменять! Я лишнего не брал!
– Понятно, – сказал Моржов. – Ну, про себя я не спрашиваю…
– Вы тоже ничего, – сознался Ничков. – Только вас всегда нет.
– Значит, вы довольны? – подводя итог, спросил Моржов.
– Мы ещё хотим! – опять завопили упыри. – Пускай нам лето продлят! На всю смену!…
– Тихо, – помахал руками Моржов. – А вы знаете, что вам нельзя было здесь ночевать? Вы были обязаны каждый день в пять вечера уезжать домой. А в субботу и воскресенье вообще не приезжать сюда.
– А чо нам дома делать? – едва не полопались упыри.
– А то, что американцы должны были приехать, – знаете?
– Они тупые, вот и не приехали!
– А то, что вас должно быть тридцать человек, а не шесть, – знаете? – допытывался Моржов.
– Дак все же в поход с Дрисанычем собирались, а не в лагерь! – за себя заорали упыри. – А поход запретили! Кто в лагерь-то поедет, если в поход хотели?
– Я никого не ругаю, – успокаивающе помахал открытыми ладонями Моржов. – Я просто выясняю, в курсе ли вы.
– Мы всегда в курсе! – угрюмо ответил Гершензон.
Моржов, закуривая, подумал, что не надо врать детям, будто педагоги остались в Троельге лишь потому, что хотели устроить школьникам хороший (и обещанный) отдых. Такая причина, конечно, тоже была, но не единственная и не главная.