Блуда и МУДО

Иванов Алексей Викторович

Моржов не понимал природы этого мерцоида, не понимал, отчего Милена так скованна – то ли она боится поддаться ему до самозабвения, а то ли, наоборот, боится сорваться истерикой сопротивления. Моржов жадно всматривался в мерцоида, отыскивая хоть какой-то знак: хочет ли Милена того, к чему он её тянет, или ломает себя, уступая?… То, что Милена допустила Моржова до себя по доброй воле, ещё ни о чём не говорило. Одно дело – трезвое решение, а другое дело – внезапное бешеное нежелание, которое могло вспыхнуть, когда руки Моржова коснулись её голого тела.

Моржов замер. Левой рукой он держал Милену сзади за плечи, а правую ладонь втиснул Милене между ляжек, и ладонь чувствовала

набухающий июнь. Мерцоид дрожал, как отражение луны в речном перекате. Это был миг равновесия, и тогда Моржов качнул весы к себе. Он упёрся бедром в кромку скамейки и мягким рывком поднял Милену в воздух, вставая. Шорты Милены скользнули вниз по её ногам – словно спало наваждение. Милена должна была или опрокинуться назад, или схватиться за Моржова, и она, уже в падении, вскинула руки и сомкнула их на шее Моржова в замок.

Моржов развернулся и посадил Милену на край стола, а потом, целуя, нагнулся над ней, укладывая её спиной на столешницу. Милена поняла, как всё случится, и мерцоид ожил, пропитываясь теплотой: лицо Милены наконец дрогнуло, ослабло и обрело такое выражение, с каким ждут обряда, – выражение веры и готовности. Моржов знал, что у женщины лица красивей, чем сейчас, увидеть невозможно, и это было как начало литургии.

Моржов распрямился, поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развёл их, словно раскрыл книгу на аналое. Он не мог отогнать эти сравнения, и лишь где-то далеко, даже вне его души, светил огонёк оправдания кощунству – любящие мертвы для мира, и как мёртвые, они сраму не имут. Милена лежала навзничь, как жертва на алтаре. Её запавший живот был беззащитен, и потому весь грех и всю кару на себя надо было брать Моржову, потому что он стоял на ногах. Моржов сжимал тонкие лодыжки Милены, точно последнюю опору, которая не даёт ему упасть. Узкая тёмная стрелка, стекая по лону Милены, указывала на цель. В стоне Милены были сразу и рыдание раскаяния, и счастье обретённого прощения. И в этом единстве бился тот же пульс общей жизни на двоих, что и в подвенечной клятве: «Вместе и в радости, и в горе…»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Фамилии

– Господа! – после ужина сказал Моржов. – Предлагаю загнать детей спать, чтобы я смог беспрепятственно сообщить вам пренеприятнейшее известие!

Детей загоняли в течение часа. Сумерки дышали багровым теплом. За Матушкиной горой ещё шевелилась поздняя заря, внезапно прорываясь в долину – то косым красным лучом по тёмной излучине Талки, то румянцем на проплывающем мимо облаке, то прощальным гудком тепловоза. Казалось, что за горой, как за печкой в деревенской горнице, кто-то украдкой занимается любовью и всё никак не может утаиться: то ноги вылезут из-под лоскутного одеяла, то в зеркале отразится раскрасневшееся лицо, то вдруг донесётся зажатый зубами стон.

Наконец все дети оказались рассованы по спальным мешкам, а все взрослые собрались на веранде за столом. Розка вынесла из кухни большой чайник, а Щёкин водрузил на столешницу литровую стеклянную банку со свечкой внутри. Бабочки заметались над огоньком, как рваная канитель.

– Судя по гоголевскому зачину, Борис Данилович, – обратился Костёрыч, – вы хотите уведомить нас, что к нам едет ревизор. Так?

– Так, – кивнул Моржов. – У нас осталось четыре дня до конца смены. И в один из них должна прибыть проверочная комиссия.

– В какой? – тотчас спросила Розка.

– Сие пока неведомо, но я разведаю, – пообещал Моржов и мельком глянул на Милену. Разведать-то можно было только через Манжетова… Милена нервно затянула на горле ворот кофты.

– Я думаю, на этом нашем совете в полях мне надо обозначить диспозицию, – лекторским тоном

объявил Моржов. – А диспозиция такова. Сертификаты у нас собраны и сданы… Сдаты… Щёкин, начнёшь каламбурить – убью. Документы и отчётность почти в порядке. Нареканий и претензий со стороны начальства нет. Всё великолепно! Но! – Моржов важно вздёрнул палец. – Проверочная комиссия, которая сюда заявится, может обнаружить один малозначительный промах в нашей блистательной деятельности: отсутствие детей. Мы должны предпринять некие действия, чтобы комиссия ничего не заметила.

– А что тут сделать, если детей нет? – пожал плечами Костёрыч.

– Ты, Морж, сам всю эту кашу заварил! – возмутилась Розка. – Сам и расхлёбывай!

Моржов оглядел присутствующих. Щёкин, Костёрыч, Сонечка, Розка, Милена… Все уже стали ему как родные. Но в общих интересах их странной семьи было призвать её членов к некоторой ответственности. Мобилизовать. Моржов решил держаться несколько пожёстче, как и надлежит патриарху.

– Позволю себе не согласиться, – сказал он. – Я, конечно, плут ещё тот, но никто из вас не отказался от плодов заваренной каши. Плоды были съедены со всеобщим удовольствием. Это не беда. Для того плоды и были нам нужны. Но, поедая плоды, товарищи, ряд наших с вами сотрудников почему-то решил жить своим умом, словно бы моего ума им недостаточно. Да-да, милые девушки, я имею в виду вас. Я возражал всеми способами, но вы не вняли. Вы накатали телегу в областной департамент. И в результате этой телеги к нам едет ревизор. В его приезде – ваша заслуга, а не моя. Без вашей инициативы всё осталось бы шито-крыто. Поэтому давайте не будем искать и расстреливать главного виноватого, а дружно и сообща договоримся, как мы облапошим ревизора.

– Я не умею обманывать, – печально сознался Костёрыч. – Пусть уж лучше накажут…

– Нет, это не лучше, – возразил Моржов. – И никому не надо учиться обманывать. Зачем вам это, если есть я?

Щёкин курил, с аппетитом поглядывал на Сонечку и с удовольствием ожидал развития интриги. Костёрыч переживал, обречённо помешивая гибкой ложечкой чай в одноразовом стаканчике. Сонечка смущалась от взгляда Щёкина и виновато отворачивалась. Милена привалилась спиной к столбу и куталась в кофту; лицо у Милены было отчуждённо-недовольное. Розка агрессивно смотрела на Моржова, выискивая, к чему бы придраться.

– Вообще, Моржов, у меня чувство, что ты нагибаешь нас всё ниже и ниже! – заявила она.

– Нет, ты путаешь, – ласково ответил Моржов. – Мы просто принимаем положение для низкого старта к финалу.

– Борис, – бодро сказал Щёкин, – когда мы отсидим и выйдем, предлагаю тебе как художнику открыть своё модельное бюро. Я налажу производство, а ты разработаешь коллекцию «Троельга-лето». Идентичные настоящим эксклюзивные пластмассовые тараканы для любой головы.

– Я уже всё придумал! – не реагируя на Щёкина, покровительственно сказал Моржов. – Плясать в шоу буду я сам. Константина Егоровича, как не умеющего врать, я с поля удалю. Тебя, Щёкин, как врущего слишком экстравагантно, я удалю вместе с ним. А девушки останутся на бэк-вокал.

– А мы, значит, способны врать, да? – взъелась Розка.

– Нет, и вы не способны. Врать буду я один как наиболее талантливый. А вы нейтрализуете ревизоров тем, что откажетесь от своего доноса.

– То есть?… – не поняла Милена.

– Вы скажете, что написали донос сгоряча, на нервной почве. Теперь, мол, всё устаканилось. Приносим свои извинения.

– Это… воистину нелепо, – сказала Милена.

– Нелепо, согласен. Но зато по-человечески. Девушкам простительно. Нет трупа – нет преступления. Ревизоры поворчат, но успокоятся. А Шкиляева перейдёт на нашу сторону.