Блюз мертвых птиц
Шрифт:
— Спасибо, — ответил я, ведь что еще я мог сказать?
— Полиция Лафайетта думает, что стрелком был кто-то, кому ты насолил в прошлом, — сообщила она, — они ищут одного парня, отпущенного на поруки, которого ты упек за решетку много лет назад. Он ночевал в том мотеле, откуда угнали грузовик. Помнишь парня по имени Ронни Эрл Патин?
— Совращение несовершеннолетних, грабеж, а еще он избил молотком пожилого мужчину лет десять назад, так? — спросил я.
— Тот самый красавец.
— Ронни Эрл был жирной скотиной. Я почти уверен, что никогда до этого не видел
— Люди могут сильно измениться за десять лет, особенно если они все это время мотыжат гороховые поля.
— У стрелка черты лица напоминали топор. Водитель был коротышкой, а Ронни Эрл — нет.
— Может, за этим стоит Дюпре?
— Может быть, но мне кажется, это не его стиль. Я бы не сбрасывал со счетов Джессе Лебуфа.
— Не слишком ли для него?
— Когда я еще работал на побегушках в боулинге на Ист-Мэйн, Джессе был одним из старших, и он уже тогда не давал жизни остальным пацанам. У него была мощная рогатка с вырезанной вручную деревянной рамкой, эластичными медицинскими жгутами и кожаным кармашком для камня. По вечерам в субботу он со своими корешами ездил на охоту на черномазых, как они это называли, в Хопкинс.
— Все это очень плохо, но это давно прошло, — заметила Хелен.
— Я знал несколько парней типа него, и некоторые из них все еще живы. Знаешь, что в них интересного? Они остались такими же отморозками, какими были в детстве. Они просто научились лучше это скрывать.
— Сколько у тебя ушло времени на то, чтобы добраться от берлоги Джессе Лебуфа до апартаментов Варины?
— Около часа.
— Вези сюда Лебуфа, — ответила она.
Клет Персел принял на грудь три рюмки шерри, смешанных со стаканом молока, и завалился спать, когда еще не было одиннадцати. Во сне он стоял на пристани под бархатно-черным небом на южной оконечности Ки-Уэст, ветер за его спиной доносил неспешные звуки маримбы, а в глубине волн, мягко скользящих меж свай, светились зеленоватым цветом безымянные морские создания. В своих снах он вновь и вновь возвращался в это место, где он чувствовал себя в безопасности, но даже во сне он знал, что должен охранять это место от молочника, отправляющегося на работу в четыре утра и зачастую возвращающегося за десять вечера пьяным и непредсказуемым, иногда еще на пороге вытягивающим ремень из петель на брюках.
В его сне ветер благоухал бальзамом из морской соли, водорослей и моллюсков, брошенных на пляже уходящими волнами отлива. Он чувствовал аромат девушки-евразийки, говорившей на французском и английском языках и жившей в сампане в гроте на самом краешке Южно-Китайского моря. На ее алебастровой коже играли тени пальмовых листьев, а ее соски, красные, как маленькие розы, сводили его с ума от желания. Он наблюдал, как, обнаженная, она входит в воду, как длинные волосы нежно касаются плеч и как губы растягиваются в белоснежной улыбке, когда она протягивает ему руку.
Но давно почивший отец Клета научился вламываться в его самые сокровенные убежища, пинком открывая дверь в спальню и рыская по ней взглядом, который обжигал не хуже пощечины. Иногда его отец высыпал на пол полный мешок сухого
Клет почувствовал, как сон ускользает от него, как маримба и соленый ветер улетучиваются в открытом окне, как пальмовые ветви падают, грохоча по стволам, а девушка отправляется вдаль в поиске иного объекта внимания. Он понял, что до него доносятся звуки улицы, которые раньше никогда не слышал из-за гула кондиционера. Он сел в кровати и потянулся за «береттой», которую всегда держал под матрасом. Пистолета на месте не было.
В кресле у телевизора сидел человек.
— Кто ты? — спросил он.
Ответа не последовало.
— Сейчас я из тебя все дерьмо выбью, — рявкнул Клет. Он рывком открыл полку прикроватной тумбочки, где держал свою дубинку. Полка была пуста. Тогда он опустил ноги на пол и невозмутимо почесал свое хозяйство сквозь трусы.
— Я не знаю, кто ты и откуда, но ты заполз не в тот дом.
В свете фонаря, светившего с улицы через окно, он увидел, как руки незнакомца взяли его «беретту», извлекли обойму и передернули затвор, поймав патрон, выброшенный из патронника. Затем взломщик наклонился и бросил ему на кровать «беретту», обойму и дополнительный патрон из патронника.
— Теперь вижу, зачем тебе понадобилась помощь, — произнес женский голос, — твоя сигнализация устарела еще при жизни Александра Грэхэма Белла.
— Гретхен?
— Твое предложение еще в силе? — спросила она.
— Конечно, если ты не против далеко не самых больших гонораров. Я работаю за комиссию, большую часть времени на Нига Роузуотера и Ви Вилли Бимстайна.
— И ты не пытаешься этим залезть мне под юбку?
— Я бы тебе сказал.
— Ага. Ты всегда заранее говоришь девчонкам, что собираешься с ними замутить? И часто у тебя это получается?
— Тебе бы надо прекратить так со мной разговаривать.
— Почему ты спрашивал о шрамах у меня на руках?
— Потому что они у тебя есть, вот и все. У меня у самого их предостаточно. Шрамы говорят о человеке, что он тертый калач. А может, они говорят о том, что человек уже заплатил по кое-каким счетам.
— Хочешь знать, откуда они? Это произошло еще до того, как у меня должна была появиться память. Но мне все еще снится мужчина, заходящий ко мне в комнату, и у него светятся кончики пальцев. Знаешь, что это за свет?
— Тебе необязательно говорить об этом, Гретхен.
— Сам догадался?
— Может быть.
— Что за мужчина может так поступить с ребенком?
— Садист и трус. Ублюдок, не заслуживающий жить. А может быть, ублюдок, который уже получил по заслугам.
— Ну-ка повтори последнюю часть.
— Такие люди долго не задерживаются на этом свете. Это просто вопрос времени. Вот и все, что я хотел сказать. Бывает, проходит какое-то время, но все они не жильцы.
— Никак не могу я тебя понять.