BMW Маяковский
Шрифт:
Они сели в паровозик на аттракционе, дойдя до него или долетев на крыльях похоти и любви, Тэффи рядом с Маяковский, Блок и Есенин вдвоем, и завизжали и загрохотали, как танки, топчущие небеса.
– Парим! – возопил Есенин и обнял Блока за плечи.
– Да – да! – подхватила Тэффи и сделала то же самое по отношению к Маяковскому, но представила Есенина и Блока, потому что так всё и было. Двое входили в одного и становились им.
– Мы тут веселимся, а вшивый о бане, – громко произнес Маяковский, – подумал тут, что в «Курьере» секс между Иваном и Катей не состоялся потому, что она хотела его с ним и еще двумя однокурсниками, но предложила им уйти, так как
– Конечно! – воскликнула Тэффи. – Главное в искусстве домысливание, а в советском – в два раза больше. Как прекрасно я себя чувствую! Будто небо стало повыше. Выросло это небо. Из подростка превратилось во взрослого. Просто офигеваю.
Маяковский держался за поручень и боялся головой зацепить конструкции, но это было мнимо, просто ему казалось, и он мыслил при этом: «Жить – или читать газету, или купить к ней селедку и водку. В первом случае – работать, жениться и умереть, во втором – полететь на Марс». А паровозик несся и уносил четверых и прочих людей, уже не совсем людей, в Грузию и Армению, Азербайджан, показывал звездные города, просто звезды, осыпавшиеся с небес, и дарил тутовую водку, «Агдам», много бозбаша, лагмана и долму, завернутую в небеса. Тэффи гуляла со своими мужчинами и вкушала ароматы кафе, столовых и булочных, неслась, как звездная курица, звездами и танцевала каждой косточкой и душой, заключенной в ней. Есенин ложился на лавку, делал пьяное лицо, и его фоткали трое, трое его закадычных друзей, чей пол измерялся расстоянием от Земли и Венеры, но больше от Земли до Всевышнего. А когда паровозик вернулся, то Тэффи и трое поэтов сошли и пошли, шатаясь, будучи опьяненными космосом, который – бутылка чачи, распиваемая армянскими чабанами, пасущими автомобили, припаркованные у подъездов или стоящие на стоянке и пощипывающие щебенку, рассыпанную у ног.
– Куда пойдем? – поинтересовалась Тэффи.
– Можно просто вкушать Москву, – предложил Маяковский.
– Интересно, – отметил Блок, – но лучше иметь цель и задачу.
Маяковский посмотрел на него, обнял Есенина за плечо, чтобы тот пропустил мамочку и коляску, в которой находилась вселенная, и повел своих друзей на ипподром, где они скакали на лошадях, чьи копыта высекали Омегу, дробящуюся на глаза Фета и Тютчева.
6
Когда устали от лошадности, исключающей лошадей, присели на лавочку и закурили «Ахтамар», нашедшийся у Есенина или упавший с неба им в руки.
– Сигарета, эта, напоминает мне всю историю Армении, а точнее эпизод, в котором умер Дурян, чтобы не умирать никогда, – выдохнула Тэффи и почесала переносицу, похожую на Триумфальную арку.
– Да, писатель оставляет книгу, которая от секса с читателем рожает автора снова, – вытянул из себя мелодию слов Есенин, замолчал на десять – пятнадцать секунд и снова сказал: – Все фильмы о любви, а там, где ее нет, сам фильм есть любовь.
– Кому она нужна, – рассмеялась Тэффи, – вообще не смотрю кино.
– Разве? – удивился Блок.
– Провокация, – сощурилась Тэффи и предложила пойти на поэтический ее подруги, носящей имя Цветаева. – Он будет сегодня, – уточнила она, – в баре «Достоевский – Толстой». Сходим, друзья? Подарим цветы и побеседуем с ней, если вырвем из объятий поклонников. Они ей и не нужны.
– Конечно, – скосил глаза Маяковский.
– Я не хочу, – потушил бычок Блок.
– Почему? – удивился Есенин.
– Цветаева подражает Маяковскому.
– Ну и что, женщине это позволительно, – отрезал Володя.
– Ну тогда ладно, согласен.
Отправились на пляж и долго лежали на пески, раскинув руки и ноги – Ташкент, Бухару, Бишкек и другие среднеазиатские города, наполненные людьми и арбузами эритроцитов, целующихся друг с другом. От вкушения тепла этих городов их отвлек беспорядочный и немного сумбурный мужчина, который подошел, пожал всем руки, представился Осипом, зачитал стих «Мы живем, по собою не чуя» вообще ничего, сел рядом с Тэффи и начал усиленно знакомиться с ней, обещая увезти ее во Владик и там жить с ней, как будто в Японии и Китае. Тэффи хихикала и била его по плечу, говоря:
– Осип, жена уже ждет. Она через меня зовет тебя, потому что к ней пришли два друга ее.
Осип хныкал на это и просился к Тэффи. Блок приподнялся в итоге на локте и произнес:
– Товарищ, нехорошо изменять жене, которая не изменяет тебе сейчас с двумя мужчинами, ожидая тебя.
Осип прочел «С примесью ворона голуби», заплакал глазами и слезами Сталина, которые он позаимствовал у него, и ушел как голубь, превратившийся в воробья.
– Ну и тип, для него главное юбка и колготки, а не то, что под ними. Фетишист, – повернулась на левый бок Тэффи и показала арбуз, ждущий ножа, продолжив свою песнь, которая песней: – Всякая женщина мечтает лететь голой на метле, попасть на бал Сатаны и даже отдаться ему и сотне мужчин, но тогда это будет изменой этих мужчин своим женам, троицы Марии своей, и к тому же Сатана не станет никогда Богом, потому что он ампутирован от него.
– Дьявол – ампутированный орган Всевышнего? – повернулся к ней Блок.
– Конечно.
– И какой? – поинтересовался Есенин.
– Тот самый, – улыбнулась она.
– Удивительно, но так и есть, слишком логично и справедливо, естественно, – подмигнул всем троим Маяковский, – гордыня Дьявола есть эрекция. – Потому Бог мужчина и женщина. И он не может больше творить миры. Я его заменил. Да. Я создавал целые вселенные. Целые области неизведанного. Но – досадное самоубийство. Почему такого рода оно? Я скинул Бога, а меня убил Сатана, отделившийся от него. Это очень печально. Стальной член Господа Бога. Иосиф Сталин. Стальной пистолет, направленный в мою грудь. Потому и говорят о убийстве моем. Это предположительно и естественно. Я не направил пистолет своей рукой в свою грудь – я боролся своей рукой с летающим пистолетом. И в конце концов я хотел показать, что я сильнее его. Что я не боюсь его. Что я переживу его. Что я отражу его. Я сам целиком из стали.
– Помолиться Богу – это убить его, вот откуда культ Сталина, – задумчиво произнес Блок, – он был против него, все эти годы шел геноцид Сталина, которого он ничуть не хотел. Но и люди не желали ходить и подчиняться половому органу Бога. Вот отсюда и скопчество. Оскопить себя – стать Всевышним. И фильм «Нога» тоже об этом. Просто цензура. Убить надо ногу – убить надо Сталина. Вот и убили вместе с СССР. Выкинули из люльки и ребенка. Не отделили зерен от плевел. После этого Тягунову оставалось только покончить с собой. Нет родины – Марса, Маркса – нет и тебя.
– Бога должен заменить новый Бог, – улыбнулась Тэффи, – и он формируется здесь и сейчас.
Она поцеловала по очереди в губы трех поэтов и крайне возбудила их, потому что втрое больше возбудилась сама. От выпитой из их губ слюны у нее поехала крыша, ноне упала, а полетела. Тэффи успокоила себя и сказала:
– Ночью женщина должна спать на любимом мужчине или он должен лежать на ней, а двое других – отдыхать с нею рядом. Нет?
– Нет, – скривил губы Блок.
– Да, – прошептал Есенин.