Боевая машина любви
Шрифт:
Впрочем, что ему, развоплощенному гнорру? Что бы ни поджидало Эгина в Ите, у Лагхи нет выбора: он должен гнать своего единственного союзника вперед. Это единственное, что сохраняет для него надежду избегнуть небытия. Гнорр не из тех, кто учитывает чужие интересы, когда под угрозой очутились его собственные.
Показалась неказистая, но вместительная полутораэтажная будка сборщика пошлины и ажурные деревянные воротца, перегораживающие дорогу. На столбах воротец горели два ярких фонаря в стеклянных колбах под конусовидными жестяными крышками.
В
Пятеро стражников сидели в рядок на лавке, которая тянулась под стеной будки за воротцами. Они горбатились, оперевшись на копья и задумчиво созерцая землю под своими ногами. Один из них повернул голову и смерил равнодушным взглядом Эгина, Есмара и Миласа.
Эта идиллическая картина, пожалуй, не возбудила бы подозрений в обычном путешественнике. Но Эгин сразу нашел сомнительным, чтобы пятеро служилых просто так молча сидели под дождем без плащей вместо того, чтобы залезть под крышу и там предаваться вялой болтовне и игре в кости.
Перед подозрительными стражами проще всего было прикинуться высокопарным простаком.
– Вечер добрый, граждане Ита! – торжественно провозгласил Эгин.
– Вечер добрый… здоровья вам… – нестройно закивали стражники.
– Отворите врата, граждане Ита, либо назовите плату, – потребовал Эгин как заправский придурок.
Одновременно с этим он почуял, что со стороны столбовой дороги к ним стремительно приближается кто-то. Но кто – определить не смог. До неизвестного существа (существ?) пока еще было слишком далеко.
– С вас мы платы не возьмем, как можно? – ближайший из стражников пожал плечами. – Путевые бумаги давайте только и езжайте с миром. А этот стриженый, который с вами вместе, пусть при нас остается. Нам есть о чем с ним поговорить.
– Сюда, сюда мне свои путевые бумаги покажите, – проговорил неожиданно низким голосом сборщик дорожной пошлины из своего оконца.
Эгин слез с коня и достал пергамент, выправленный Елей. Он подошел к оконцу и посмотрел на сборщика в упор. Чужие, бледно-голубые глаза, которые только что разъяли душу Эгина, выдавали в сборщике отнюдь не мелкого муниципального служащего.
– Братья, у него Преимущественная подорожная сотинальма.
Голос сборщика пошлины был по-прежнему низким. Но теперь в нем слышалась совершенная, невероятная, абсолютная растерянность.
«Братья», числом пять, разом вскочили со скамьи.
– А печать, печать у ней верная? – спросил тот стражник, который рекомендовал Миласу остаться с ними «потолковать».
– Верная, – печально подтвердил сборщик пошлины.
Неизвестный (или неизвестные?) во мгле приблизились настолько, что чуткий слух Эгина уже мог уловить дробящиеся о скалы отголоски конских копыт. Краем глаза он заметил, что пальцы на левой руке Миласа легонько вздрогнули.
– Тогда – ворота нараспашку и начинай музыку, – приказал стражник. – Высокого гостя надо встретить музыкой.
«Какой еще, шилолова кровь, музыкой?» – успел подумать Эгин.
Воротца, перекрывавшие дорогу, распахнулись сами собой. Хлоп!
И тотчас же прямо в мозг Эгина хлынул хриплый рев тысячи боевых труб, нескончаемый вопль ярости и гнева, несущий одно слово – «Смерть!» – и сам бывший смертью.
Лавина истязающих естество жизни завоев была произведена той же магией, что и голос Арки Геолма. Однако на сей раз звук обладал весом и плотностью, устоять перед недоброй мощью которых было невозможно.
Эгина сбило с ног, сознание сразу же затуманилось. Но сквозь лиловую поволоку он увидел, как свечение, изошедшее из алмазных головок серебряных «гвоздиков» Миласа, вмиг заключило голову оринца в пять полупрозрачных колец.
Эгину хватило сил вытащить меч. В его грудь одно за другим ударились три копья, выпущенные стражниками. Взметнулись клочья колета, вырванные отростками сработавшего шардевкатранового нагрудника. Копья резво отскочили. До Эгина донесся обрывок проклятия.
Он постарался встать, но не смог.
«Смерть! Смерть! Смерть!» – заклинали, приговаривали, глумились чужие голоса чужой страны.
Между Эгином и стражниками, обнажившими мечи, оказался Милас. Сталистым летуном промелькнул засапожный нож, успокоив ближайшего нападающего. Милас, в отличие от Эгина, вполне уверенно держался на ногах. Похоже, «гвоздики» были не простыми украшениями…
Обреченно завопил Есмар. Эгину оставалось только подивиться, как вопль мальчика может быть слышен сквозь дробящую череп мощь неведомой звуковой магии. «Смерть!»
– Есмар, беги!
Эгин не был уверен, что мальчик сможет услышать его или последовать его совету. Подтверждая наихудшие опасения, вместе с надсадным, гибельным ржанием-криком до Эгина донесся глухой стук падающих конских туш. И – одновременно – приблизился топот копыт загадочного всадника, что мчался во весь опор к заставе.
В рукопашной Милас был бесподобен. Теперь, когда он сражался и за его жизнь, и за жизнь Есмара, Эгин с чистым сердцем признал это.
Голова Миласа казалась запечатанной в светящийся стеклянный шар – так разбушевались в ответ на враждебную магию его «гвоздики».
Эгин не знал, что именно сила, полученная им от дочери харренского сотинальма через ритуал шен-ан-аншари, удерживает его в сознании. Без нее он был бы уже бездвижным, угасающим получеловеком-полурастением. «Смерть!»
«Облачный» клинок зашкворчал и пошел плеваться необычайно крупными, слепящими искрами-сгустками взбудораженной силы, которую Эгин, втиснутый в кажущиеся мягкими камни дороги, никак не мог использовать.
Еля – Овель – Лагха – Медовый Берег – Раздавленное Время…
Это ничего не сулило наверняка. Обычные звуки в Раздавленном Времени сгущались донельзя, человеческая речь превращалась в гудящее «уммму-у». Что случится со звуковой магией? Возможно, это лишь удесятерит ее мертвящую силу. «Смерть!»