Боевой гимн
Шрифт:
Вспомнив этот случай, Эндрю не удержался от смеха. Он был протестантом и с изрядной долей скептицизма относился к историям о всякого рода чудесах, а потому не слишком-то понимал мистическую сторону русского православия. Однако ему было известно, что один муромец рисовал портреты Ганса в традиционной иконописной технике, с нимбом вокруг головы. Муром потерял два полка, когда Ганс и его 3-й корпус оказались отрезаны от своих, и Шудер был там культовой фигурой. Эндрю живо представлял себе, какая встреча ждет там его друга, если, конечно, им удастся его спасти.
— Знаешь, мне интересно, что теперь говорит этот монах, когда стало известно, что Ганс жив, — продолжал разглагольствовать Пэт.
Войдя в барак, Эндрю прошел в заднюю комнату и рухнул на подставленный Пэтом стул.
— У тебя случаем нет с собой какого-нибудь лекарства от усталости? — обратился он к ирландцу.
Вместо ответа Пэт вытащил из-за пазухи фляжку с водкой и протянул ее полковнику.
— Так что ты думаешь, каковы его шансы? — спросил О'Дональд, дождавшись, пока Эндрю сделает первый глоток.
Опустив голову на грудь, Эндрю попытался избавиться от угнездившегося внутри него чувства страха. Вот странно — он смог побороть в себе страх перед орудийным огнем, но при воспоминании о том, как Федор болтался снаружи дирижабля, а по гондоле щелкали бантагские пули, у него и сейчас пробегал мороз по коже. В его воображении все время прокручивалась одна и та же картина их превратившийся в груду горящих обломков воздушный корабль камнем летит к земле навстречу своей гибели.
— Ты не заболел? — с беспокойством осведомился у него ирландец.
— Да нет, Пэт, просто все переживаю из-за Ганса. Мы ведь оставили его там у Потомака и думали, что он мертв.
— Послушай, Эндрю, это ведь именно я не смог пробиться к нему на выручку и вытащить его из капкана, когда мерки начали прорываться. Так что все это больше на моей совести, чем на твоей.
Эндрю покачал головой.
— Я никогда не винил тебя за это и не буду. Ты видел, как упало на землю его знамя и как мерки захватили пятачок, на котором находился он со своим штабом. Мы не сомневались, что он погиб. — Он помолчал несколько секунд. — И все же я никогда до конца не верил в это, какое-то шестое чувство подсказывало мне, что он жив. Теперь я понимаю, что имел в виду Эмил, говоря, что большинство людей испытывают те же ощущения, когда они теряют своих близких, но, не видев их мертвых тел, до последнего надеются на счастливый исход. И ведь после войны до нас доходили кое-какие слухи, люди, сбежавшие от мерков и бантагов, рассказывали, что видели человека, одетого в форму янки.
— Этот ублюдок Хинсен!
— Нет, Пэт, мы ведь это уже обсуждали. После битвы при Испании мерки взяли какое-то количество пленников. Нам это было известно, но мы не стали забивать себе этим головы. Мы просто забыли про этих людей, объявили их мертвецами. А помнишь тот случай с Григорием и его отрядом, уничтоженным бантагами? Нам надо было выяснить все до конца. А вместо этого мы назвали этот бой «пограничным инцидентом» и вычеркнули имена наших солдат из списков личного состава!
— А что мы могли для них сделать? — урезонивал его Пэт. — Мерки и бантаги — это кочевники. А мы нет, у нас всего одна кавалерийская дивизия. И даже если бы наши парни догнали всадников орды, что тогда? Им бы тоже перерезали глотки. Кроме того, у нас не было точной информации ни об имени пленного солдата, ни о его подразделении, а только слухи.
— Но я все время думал о Гансе, Пэт. Мысли о нем не выходили у меня из головы. Если бы не Ганс, у нас бы здесь никогда ничего не вышло.
Пэт открыл было рот, желая что-то возразить своему другу, но, увидев выражение лица Эндрю, счел за благо промолчать.
— Он создал меня. Если я чего-то здесь добился, то только благодаря ему. Я перед ним в неоплатном долгу. Это и мучило меня последние пять лет. Поэтому я и должен был полететь туда сегодня. Потому что если мы не сможем вытащить его из этой западни, я хочу хотя бы, чтобы он знал, как сильно он был мне нужен.
— Так ты считаешь, у нас почти нет шансов?
— Я не знаю, — прошептал Эндрю. — Я в самом деле не знаю. Все висит на волоске.
— А когда было иначе?
— На этот раз все по-другому. Раньше мы держали оборону и собирали все свои силы в кулак, чтобы выстоять. Теперь же нам предстоит бой на территории противника. У нас есть два грубых наброска местности, сделанных с воздуха, и все. Мы не можем тратить время на подготовку к походу и разведку. У нас столько же шансов, сколько у человека, бросающего копье с закрытыми глазами. За эти два дня мне в голову приходили разные мысли.
— О чем это ты?
— Что-то изменилось вокруг нас. Раньше нам всегда удавалось четко определить цели и средства предстоящей войны. Мы знали, кто наш враг, каковы его слабые места и как использовать их, чтобы склонить чашу весов на свою сторону. Нашими главными преимуществами были паровые машины и фабрики. Во время Тугарской войны мы смогли создать оружие, не уступающее боевым лукам орды, и сами выбирали места для сражений. Воюя с Карфагеном, мы построили броненосцы, установили контроль над морем и потопили корабли противника. В последней войне мы воспользовались стратегическими преимуществами, которые давала нам железная дорога. Мы смогли обогнать мерков, сконцентрировать наши войска в нужном месте и заставили врага принять бой на наших условиях. Но сейчас все будет по-другому.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что у бантагов есть кто-то, обладающий таким же мышлением, как и мы, и способный изменить архаичную структуру орды.
— Может, это сукин сын Хинсен?
— Я думаю, нам больше не стоит принимать его в расчет. Те крохи знания, которые у него были, использовали мерки. Он не мог научить бантагов строить железные дороги и производить заряжающиеся с казенника пушки и уж тем более не в силах был провести индустриализацию и сделать все эти достижения возможными. Нет, тут скрывается какая-то тайна.