Бог бабочек
Шрифт:
Естественно, мой проект проваливается.
Дэвид Духовны, ни много ни мало, великолепен – и великолепно вписан в атмосферу жаркого порочного Лос-Анджелеса, с его пальмами, барами, длинноногими актрисами, интригами спивающихся творцов и дельцов с дорогими часами. Это совсем не то, что я люблю, – но на это запросто можно подсесть. Наблюдая за болью и метаниями Хэнка Муди – хоть и основательно присыпанными пудрой грубой комедийности, – я вскоре понимаю, почему тебе близко всё это. Почему ты восхищаешься Хэнком – и, если и называешь его «мразью» и «мудаком», то только
Здесь, в сибирском городе, ты создаёшь свой Лос-Анджелес. Пишешь свою историю. Возможно, нечто похожее на первый роман Хэнка – «Бог ненавидит всех нас»; услышав это название с экрана, я почему-то покрываюсь мурашками.
И ещё раз покрываюсь – когда ты ложишься на диван и по-кошачьи вытягиваешь ноги так, что они касаются моего бедра. Я вспыхиваю, но не отодвигаюсь; сижу, замерев, лишь бы длить и длить это случайное запретное касание. Женя и Кирилл ничего не видят – или притворяются, что не видят.
– Фу, какая гадость! – с отвращением восклицает Женя, когда Хэнк Муди, подрабатывающий преподавателем в университете, щупает грудь своей полуголой студентки-стриптизёрши. – Сколько можно менять баб?!
Я молчу, но полностью разделяю её мнение. Тем более, явно не у одной меня главный герой вызывает очевидные ассоциации с тобой – как своей неодолимой расслабленно-снисходительной харизмой, так и столь же неодолимой тягой (почти привычкой) флиртовать и совокупляться со всеми существами женского пола, которые попадаются ему на пути. Исключений немного: девочки, чересчур пожилые дамы, близкие родственницы.
Относятся ли к исключениям коллеги? Нет.
Подруги? Не похоже.
Разумеется, Хэнк много пьёт, любит лишь Ту Единственную и иногда сам страдает от своего донжуанства… Иногда. Если честно, довольно редко.
Куда чаще страдают люди вокруг него – потому что Хэнк хронически не может разобраться в себе и играет их жизнями, не особенно заботясь о последствиях.
Я тоскливо смотрю на тебя.
– Ну, Шварц, так она же сама его хочет! – с жаром говоришь ты, протягивая к Хэнку на экране братскую спасительную ладонь. – Что ему, послать её, что ли?
Если дают – бери. И верно: зачем всё усложнять?.. Пышногрудая студентка забирается к Хэнку на колени; меня снова начинает мутить.
Пару секунд Женя в хмуром молчании грызёт чипсы.
– Ну да, послать! Или не ныть вечно, как он любит Карен и как ему плохо без неё. Это просто безнравственно!
– Безнравственно? – спокойно переспрашиваешь ты, поворачиваясь набок. Твои ноги крепче вжимаются мне в бедро; теперь сложно поверить, что ты этого не замечаешь. Мне жарко; трудно не смотреть на них, трудно не обводить пальцами скульптурно-точёную форму твоей стопы, – но я борюсь. Приятно даже просто быть с тобой на одном диване – чувствовать, как тёплая тяжесть твоего тела продавливает его так близко ко мне. – А кто просил Карен его отшивать?
– А кто просил его так жить?! – (Женя всплёскивает маленькими руками; эльф не на шутку зол). – Он же человек, а не животное! Гоняться за каждой самкой, у которой течка!..
Тихо смеёшься – и садишься на край дивана, бок о бок со мной.
– Ну-ну-ну, Шварц, полегче! Чего ты так разошлась? Ещё и с животным сравнила… Кто тут нам доказывал, что животные нравственнее и лучше людей?
– Да, причём постоянно, – томно тянет Кирилл. – Я прям только об этом и думал, когда Чарли насрал мне в тапки для душа. О его высокой нравственности.
Женя округляет глаза; мне уже кажется, что я слышу свист закипающего в ней чайника.
– А мне вот нравится Бекка, – в отчаянной попытке смягчить ситуацию отмечаю я. – Такая умная ироничная девочка. Далеко пойдёт.
– Дочка Хэнка? Ой, да, она вообще заинька! – (Улыбаешься – и вдруг, тягуче извернувшись, с детским простодушием кладёшь голову мне на колени. Меня пробирает дрожь). – Юль, потрогай мне лобик, а? Я вот не могу понять: есть всё-таки температура или нету…
Жарко тянет внизу живота. О нет. Я так боялась, что сегодня это ощущение повторится рядом с тобой, – и вот повторилось.
Ты смотришь мне в лицо – некуда спрятаться от вкрадчивой зелени твоих глаз, от мягкости волос на твоём затылке; некуда – всё это целится в меня и скоро убьёт.
Зачем же ты опять нарушаешь границы? Зачем тебе я, кто я – со всеми твоими бабочками, в этом городе грехов?..
Поборов волны ненужного трепета, кончиками пальцев дотрагиваюсь до твоего лба; задеваю по-восточному разросшиеся волоски между бровями. Какая гладкая бархатистость… Гладкая – и очень горячая.
Раньше я никогда не касалась твоего лица. Но – бог ненавидит всех нас. Бог ненавидит – иначе для чего ему снова и снова подводить меня к пределу терпения? Для чего испытывать меня желанием, как Иова испытывали проказой?
– Думаю, есть температура. Надо измерить и сбить, если больше тридцати восьми, – выдавливаю я. Ты вздыхаешь и – пожалуйста, нет – поднимаешься.
– Эх… Я её обычно так и измеряю – рукой. Но раз Юля говорит… Шварц, у нас есть градусник?
Женя приносит из аптечки термометр. Перипетии на экране продолжаются: помимо студентки-стриптизёрши, Хэнка то и дело домогаются две дамы постарше; его дочка познаёт прелести переходного возраста; действие часто смещается с линии Хэнка на линию его лысого литературного агента, чьё имя я пока не запомнила… Но я уже не могу сосредоточиться. Ты слишком близко, вокруг, везде – и мне срочно нужно уехать.
Нужно бежать через лес, чтобы выжить.
– Наверное, я пойду, – с деланой бодростью говорю я, когда заканчивается очередная серия. Ты теперь сидишь с кружкой чая на полу, у моих ног, – и смотришь на меня почти панически. – А то мне завтра к первой паре. Спасибо, суп был очень вкусный и…
– Может, останешься ночевать? – прохладно спрашивает Кирилл. – Автобусы уже не ходят.
– Да, оставайся! Пожалуйста! – (Ты ставишь кружку на пол и складываешь руки в умоляющем жесте. Я отчаянно трясу головой). – Ну, пожалуйста, Юль! До утра. Я очень не хочу, чтобы ты уходила. И там так холодно, а тут есть горячий супчик… И больной я.