Бог без машины: Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля
Шрифт:
Я спросил Брокка, почему он продолжает управлять парком и фабрикой сам — Нарва вряд ли станет чем-то большим, чем промплощадка с дешевой рабсилой; может, куда-то еще приложить капитал? Брокк отвечал, что играет роль не арендодателя, а платформы для развития предпринимательства, что ему особенно нравится на фоне всеобщей депрессии. «Это люди, которые если найдут на улице кошелек, вернут его владельцу, а не пропьют», — хвастал постояльцами Брокк. И добавил: «Страна-то маленькая, долго обманывать не сможешь».
Мы вернулись в кабинет, и секретарь опять перепутала,
У ноутбука он сидел с печальным видом не потому, что дочь могла бы учиться лучше, а оттого, что прочел в ее письме, что она не хочет возвращаться в Нарву.
Брокк, Крючин, Ермаков, Анисимов, Еутых — все они самоучки. Не дети номенклатуры, которая высылала отпрысков учиться на Запад. Каждый из них стал успешным, потому что в свое время выиграл схватку с обстоятельствами за то, чтобы заниматься своим делом.
Звучит странно, но это была действительно схватка.
Их поколение начинало в разбитой, полуобморочной стране, стремясь зарабатывать тем, что любит. Получилось не у всех, и тогда происходило раздвоение личности — Крючин торговал металлом и стрелял, Ермаков возил грузы и ходил под парусом. Это метка поколения, сыгравшего роль газонокосильщика, ухаживающего за рекультивированной после долгой засухи лужайкой.
Они меняли мир в пределах возможностей, и это роднит их с известными предпринимателями. Твоей волей возникают новые производства, движутся товары, сервисы находят людей, улучшают их жизнь, экономят время и силы. Что еще нужно? Разве что успеть.
Говоря об «успеть», я вспоминаю Михаила Усова.
Архангельск. Стоя у лесопильной линии, Усов объяснял моему коллеге, как работает его бизнес. Грубая доска превращалась в профилированную евровагонку; компания «Белый медведь» зарабатывала 13 миллионов долларов в год.
Через два года, в последний день мая, я разговаривал с Усовым. Такова была идея: обзвонить наших героев и выяснить, как развивается дело.
К Белому морю подступило лето, мир цвел и требовал своего улучшения. Усов хотел строить дома из клееного бруса. Компания взяла кредит на комбинат избостроения — 40 000 квадратных метров жилплощади в год. В трубке восклицали: «В чем жить на Русском Севере, если не в доме из дерева! Строить для людей — это уже интересно, похоже на смысл жизни, да?» Я отвечал Усову, что, конечно, он прав, позавидовал температуре горения и простился с ним.
Первого июня он погиб. Его автомобиль вылетел с трассы у въезда в город, прямо у стелы с корабликом, поднятым бетонной волной.
Глава IV. За синь-водою
Правительство — не единственный европеец в России. Своих европейцев империя создала сама, преследуя до конца XIX века тех, кто крестился двумя перстами и писал «Исус» вместо «Иисус». Если бы пресса составляла рейтинги богатейших до Октябрьской революции, предприниматели-староверы оккупировали бы в них первый десяток мест.
Почему русские протестанты работали так истово и смогли ли девяностые с нулевыми
Километров за сто до Печоры облака поредели и в прогалах выступили болота, разрезанные лесовозными дорогами. Это были топи, тянущиеся от Печоры к Тиманскому кряжу, — рыжие ковры с восклицательными знаками берез, пятнами озер и капиллярами проток, в которых бликовало солнце. Самолет снижался, от давления ныли уши, и карамель не помогала.
У Печоры цвет ковров потемнел до торфяного, а лес стал напоминать редкую шерсть на морщинистой коже животного. Когда голова собралась лопнуть, под колесами понеслась река — широкая, с песчаным островом-стрелкой, затопленным понтонной переправой и ползущим к берегу парому.
Взлетка начиналась прямо за рекой, отчего показалось, что мы воткнемся в песчаный откос. Самолет, балансируя, качал крыльями. Перед иллюминатором тряслась крышка двигателя, на которой кто-то нацарапал: «Дебил, не тяни».
Сели. Голоса, гудевшие одним говором, сменили тон — концовка фразы забиралась вверх, интонация вопросительная, меньше напора. Через полчаса водителя встречавшего уазика спросили: Что за товарищ у тебя сидит?» Я понял, что водителю неудобно говорить о том, кого знает две минуты, и назвался сам. Водитель представил вопрошателя: «Наш Владимир, предприниматель!» Я спросил: «Что у вас за бизнес?» Сзади засмеялись. «Какой бизнес? Так, дела делаем, продукты в деревни возим».
В другом месте ответ сошел бы за наивность или желание отстроиться от коммерции, но здесь, в Усть-Цильме, мой вопрос звучал действительно по-марсиански.
Вдоль дороги плыли старые дома, высокие, скупые, почти без узора наличников, без полотенец и солнечных знаков. Два буксира вальсировали у причала. Ржавая баржа отваливала вниз по реке. Ее чисто выстиранный флаг хлопал на ветру.
Магазины прятались в избы, вывески полиняли. Цилемы перемещались по деревянным тротуарам.
Такова Усть-Цильма — село староверов поморского согласия, беспоповцев. В середине XVI века на эту территорию пришли новгородцы — как и русскоустьинцы, похоже, бежали от вертикали власти. В конце XVII века — староверы, не выяснено откуда, скрывались от Никона. Тем и другим понравилось — Печора, Пижма, Нерица полны щукой, пелядью, чиром, омулем.
И сейчас, по осени, на реке огни. Прожектор ставят на нос, рыбак бьет острогой мечущуюся семгу. Цилемы всегда жили в достатке, их женщин приезжие звали «боярынями» — наряд меняли семь раз в день. В четыре утра на молитву — надела кабот. Потом во хлев — нагрудник. Затем ситник с рисунком с птицами — печь топить. Там и сарафан. После опять кабот и нагрудник, если лето, сенокос. В восемь вечера спать.
Я прилетел в Цильму расспросить одного человека о его превращении из рядового бизнесмена в отца края, который меняет жизнь населяющих окрестные села людей. Шли слухи, что этот человек собирается начать новые дела: тянуть дороги, долбить доломит, строить предприятие, формующее опилки в топливные брикеты, — давать работу.