Бог без машины: Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля
Шрифт:
Но главное, я хотел поговорить об одной важной для него встрече, которая, впрочем, еще не состоялась.
Съездить в Цильму я собирался несколько лет. Началось все с поезда Воркута — Москва, попавшего в снегопад.
За окном текло молоко. Ветви расчерчивали белый цвет без смысла и принципа. На столбы криво нахлобучили шапки. Поезд взбалтывал эту графику в несущийся перед глазами гоголь-моголь.
Дверь в купе, скрежеща, отъехала, и внутрь просунулась рука с фотоаппаратом, затем острая борода, за ней шляпа с загнутыми полями и два маленьких глаза. Пришелец осматривал
Сосед проснулся и, потерев глаза, ответил: «Здоровати, небывалы гости». — «Мезенский?» — среагировала борода. «Оттуда да не оттуда», — пробормотал сосед и принялся выкапывать еду, замотанную в фольгу и пакеты.
Вопрошатель вдвинул себя в купе и поставил саквояж с блестящим замком под лежак. Быстро размотал шарф, сел и скинул остроносые сапоги. Затем внезапно схватил фотоаппарат и подстрелил нас с соседом. «Езжу, езжу, — сказал он, опустив камеру. — И всех, кого ни встречаю, снимаю. Наверное, тыщ несколько наснимал». Сосед молча боролся с пакетами.
Когда проводница пришла за билетом, фотограф высоким голосом затребовал чай. Потом также внезапно и не давая вмешиваться рассказал, что он администратор цирковой труппы, которая погибла в Кармадонском ущелье вместе с режиссером Бодровым («слышали такого?»), и теперь колесит, договаривается о гастролях той части труппы, которая не поехала в Осетию и выжила — чтобы они собрали кассу родственникам погибших. Предпочитает райцентры, там достаточно, когда клоуны и воздушные акробаты. Хочешь полный зал, дай бесплатное мороженое детям и напиши об этом на афишах.
Рассказывая, он умудрялся есть и пить и, когда закончил, не прощаясь, лишь кивнув бородой, развернулся и упал спать.
Сосед вздохнул, будто уже смотрел этот фильм, развязал грязно-зеленый рюкзак и достал сигареты. В проходе было узко, и, пока мы шли к тамбуру, спотыкаясь о чьи-то привольные ноги, задели тюк с игрушками, откуда завизжали электроголоса.
В тамбуре состоялся такой диалог. «Вы кошелек взяли? Я да, а вы тоже берите всегда, они такие: погибли кореша, а я езжу, собираю деньги. А потом кошелек заберет и часы прихватит. Ишь, администратор». Закурили, помолчали. Тогда я еще не знал, что цирковые часто выглядят и ведут себя так.
«А может, и не врет», — сказал вдруг сосед. Мы представились друг другу, он назвался Григорием. «Не могу бросить эту херню», — сказал он, подняв и опустив руку с сигаретой. «Может, пластырем?» — «Да какой пластырь!..» — махнул он рукой и замолчал. Гоголь-моголь за окном густел, темнело.
«У меня тоже погибли», — сказал он через минуту. «Кто?» — «Друзья мои рабочие. С ними везде мотался, строили избы. У нас на Цильме было у кого учиться, дома рубили мастера. Мы тоже рубили». — «Цильма это где?» — «Усть-Цильма, знаешь, Архангельск и Нарьян-Мар, река Печора? Не слышал? Аввакум бежал в Пустозерск, и от его народа застряло у реки несколько сотен. Все мы оттуда. Ну вот, поехали к одному под Череповец, избу хотел мужик северную, высокую. Они на машине, и я должен с ними, но милиция с поезда сняла. Борода, может, не понравилась, кто их разберет. Отпустили потом. Приехал к мужику этому, а мне говорят — твои-то трое вот так вот, под КамАЗ. Семь километров до поворота с трассы оставалось, Господи, прими». Я молчал, не зная, что сказать.
«Мне в ту ночь смерть приснилась, — продолжил он. — Пришел какой-то, с косым ртом, в плаще, штаны подтянуты до пуза. Сильный такой, неотвязчивый, как бандит по разговору, только еще страшнее. А я, как
Он уставился в консервную банку, прикрученную к двери в качестве пепельницы. Потом залез в пуховик и достал из внутреннего кармана литую дощечку, на которой по голубому фону была выгравирована Богоматерь. «Старший наш, Павел, с собой возил, я ее из морга забрал, чуть не украли. Нес ее и думал, что мы встретимся — там, после суда, — и дух захватывало». Я не сдержался и спросил: «А как будет там, можете сказать?» — «Там. Там невообразимо. Хочешь представить — а не можешь. Все по-другому. Мы там все вместе будем, с Богом, но все не так, как здесь. А как — мы не имеем ума сказать. Чтобы встретиться, работать надо, работать так, чтобы онеметь — и тогда Господь примет, и я им тогда первым делом вломлю, что надо было меняться, если десять часов подряд по трассе гнать». Он засмеялся и стал вытирать слезы.
«В смысле, работать?» — «Ну так, работать, строить дома, делать, что Господь поставил. Если поработаешь Богу, встретишь его. Не хочешь себе дом?» — «Да нет, вроде». — «Нет? Ну пойдем».
Коридор опустел, ноги куда-то девались, и казалось, что поезд несет вагон как купель, в которой покачиваются во сне люди и электроигрушки.
Стемнело, зажегся желтый свет.
В купе шумно дышал цирковой. Его шарф свернулся на столе как удав. Ложечка звенела в недопитом стакане, а за окном пел и выл холодный воздух марта.
Рассказ в тамбуре встряхнул меня. Труд как выполнение предназначения, необходимое условие встречи с Богом. Звучало как златая середина между бессмысленной работой, которую терпят миллионы людей, и уходом в пустынь. Не следует стонать от восьмичасового дня и мечтать сбежать домой, надо трудиться людям, а через них Господу. Идея самореализации, вынесенная из дольнего мира.
Странно: из школьного курса истории мы знаем, что упорнее старовера никто не работает. Читали, что их купцы-фабриканты ворочали миллионами, но ничего не понимаем в их мотивах.
Интересно, если они пронесли себя и любовь к труду как работе Богу через годы безбожной власти, значит, их села должны быть заповедниками предпринимательского духа?
Такая мысль появилась у меня, когда я столкнулся с Тимофеем Сальниковым.
Этот эксцентрический бизнесмен начал с того, что поехал в Китай за приборами ночного видения, но был обкраден и остался с двумя зелеными бумажками за душой. С горя купил на них двух обезьян и повез домой. Дома также ждали испытания — сбыть макак удалось через полгода, и все это время они существовали в его ванной.
Тимофей не расстроился из-за такого старта и какое-то время торговал китайскими продуктами более удачно. Потом ему это надоело и он занялся рекламой. Затем и реклама надоела. Тимофей вспомнил об Алтае, где ходил туристом, — он читал, что в Альпах деревни существуют за счет сувениров и сыра. Сыр может быть сувениром, если сбрендирован и преподнесен как надо. Чем Алтай хуже Альп?
Вернувшись в Новосибирск, он уговорил двух приятелей взять в аренду землю в горах и поставить там сыроварню. Дальнейшее напоминало малобюджетное видео, снятое ксенофобом. Алтайцы не соглашались разговаривать, пока на столе не возникал спирт. Переговоры с попойкой продолжались, пока Тимофей не нашел непьющего женатого крестьянина и взял его вместе с землей в соучредители.